Владимир Санин - Старые друзья

Так что к полному Андрюшкиному конфузу легенда о рекорде всеми, кроме свидетелей, была сочтена бессовестным враньем и предана забвению. Как, впрочем, она того и заслуживала…

Мы еще долго сидели, потому что я припомнил, как несколько дней назад Медведев намекнул про какое-то ко мне дело. Дело оказалось не слишком простое, и о том, как я им занялся, расскажу чуть потом.

День кончался. Улегся я на свою длиннющую, по спецзаказу сработанную тахту, взял том Булгакова и стал тихо ржать над «Театральным романом». Гений! Ну, до завтра, пора отдыхать.

Когда лет пять назад Антошке стали уступать место в транспорте (Антошкой называла Тонечку Катя, и я тоже иногда — когда Степана нет рядом), я обратился к наивысшей небесной инстанции с горячим молением: 1) господь, если ты есть, сделай так, чтобы Антошка подарила мне внука; 2) раз уж ты всемогущий, запиши в своей книге, чтобы от Степана внуку достался только пол; 3) сотворишь — поверю, разорюсь на дюжину свечей и крещу внука по христианскому обычаю.

Знающие старушки говорили, что всевышний в переговоры не вступает, предпочитая слепую веру и послушание, однако мое моление он услышал. Когда достаю свои детские с Андрюшкой фотокарточки, то першит в горле и глаза на мокром месте: внук — вылитый дед! Такой же тощий, белобрысый, рот щербатый, уши лопухами — ну, один к одному! Степан и его родня бесятся, тоже суют старые фотокарточки, я, как искушенный дипломат, киваю и соглашаюсь, а про себя ржу во все горло: от Степана у Андрейки — только мужской признак и, к великому моему унынию, фамилия Кудряев, тем более нелепая, что в свои тридцать девять Степан растерял на чужих подушках все волосы, за что был не единожды и болезненно бит рогоносцами.

Эх, не уберег я Антошку, растил, холил ее, ягодку мою, русые, как у Катюши, косы расчесывал, на танцы провожал и собственноручно мордовал хамов; дедом, отцом и дуэньей был в одном лице, а не уберег: познакомилась в метро и в один преотвратный вечер привела на смотрины смазливого хмыря, которого я, вместо того чтобы, не мешкая, утопить в ванне, угощал чаем с бубликами и сердечно благодарил за подарок: по хитроумному наущению Антошки Степан преподнес два тома переписки Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Доченьку мою бесценную за книги променял! А ведь годами суженого ей готовил, Юрку, сына Мишки-пушкиниста, чуть до венца не довел, и вдруг — на тебе, любовь с первого взгляда, и Юра, вдвое похудевший от горя, приглашается в загс свидетелем…

Не стану гадать, как бы все сложилось, выйди Антошка замуж за Юру, тем более что в глубине души согласен с язвительным афоризмом Эразма Роттердамского: «Удачные браки бывают между слепой женой и глухим мужем». Но семейная жизнь Тонечки со скотиной восторга у меня не вызывает: сытно, относительно спокойно (потеряв последний клок волос, Степан перестал шалеть перед каждой встречной юбкой), но до противности скучно. Скотина — это мое самое сдержанное, я бы сказал, изысканно-вежливое мысленное наименование Степана, надменного, атлетически сложенного, поразительно уверенного в своей мужской неотразимости и высочайшем культурном уровне верблюда. Когда я наслаждаюсь великим артистом Эрастом Гариным в «Музыкальной истории» и «Свадьбе» по Чехову, то всегда вспоминаю Степана: такое же чрезвычайное чувство собственного достоинства и ослиная вера в собственную же непогрешимость. Между тем вся его образованность сводится к энциклопедическим познаниям в области футбола, а также, объективности ради, к практической электронике: телевизионный и магнитофонный мастер — золотые руки, от левой клиентуры нет отбоя. Бабник, обдирала, тупица, наглец, но — не жмот. Антошку по-своему любит и денег на нее не жалеет, а в Андрейке души не чает — причины, по которым я эту скотину терплю. И не только терплю, а всячески подлаживаюсь, подлизываюсь и угождаю, потому что ему ничего не стоит посадить Андрейку в машину и отвезти на выходные к мамуле (к великому моему счастью, она в свои шестьдесят пять разневестилась, поселила у себя какую-то развалину со здоровенной сберкнижкой и не слишком на внука посягает). Однако бывает, что скотина меня наказывает — если, забывшись, я ляпну что-то неуважительное. Так что стараюсь угождать. А что делать? Кто из вас не конформист — пусть кинет в меня камень.

Но главная удача — по субботам оба работают, а почти каждое воскресенье то у них гости, то сами уходят, так что день-полтора в неделю Андрейка мой, собственный! В эти дни мне хоть кол на голове теши — никаких мероприятий, даже если это будут собственные похороны. А помирать я не собираюсь, твердо решил топать по земле еще лет пятнадцать, чтобы по мере сил своих воспитать из Андрейки личность. И проживу, черт бы меня побрал, потому что в шестьдесят с гаком я, Аникин-старший, вполне справный конь. Почему конь? А потому, что у Бабеля имеется такой рассказ «Начальник конзапаса», сюжет пересказывать не стану, если не читали — бросайте все дела, бегите искать «Конармию», и ликвидируйте свою литературную безграмотность. Всего лишь две странички, но какие — шедевр! Там краснорожий, седоусый Дьяков, начальник конзапаса, внушает мужику: «Ежели конь упал и подымается, то это — конь; ежели он, обратно сказать, не подымается, тогда это не конь». А я не только с песней по утрам подымаюсь, но и двухпудовой гирей в зарядку балуюсь.