Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

— Колька?! Жив?! Здоров?! — кричал Ванюшка бабьим голосом, ощупывая ему руки и ноги.

— Оставь прихоть — ешь курятину. — Тарелкин выдавил улыбку на спекшихся губах. Он уже протрезвел и весь дрожал.

Ванюшка отер со лба пот и неожиданно, от всей души, влепил Тарелкину оплеуху. Другую припечатал Юрка.

— Без руки мог остаться! Без ноги! — сыпались на него затрещины.

Избивали от радости, от облегчения, оттого, что заставил пережить эти сумасшедшие секунды. А Тарелкин мотал головой от оплеух, смеялся, и по щеке его сползали слезинки. Так ему, балбесу, и надо, так и надо! Эти удары даже доставляли удовольствие.

— Дайте ему хорошенько! Дайте! — кричали вокруг.

— Чтобы не лез! Чтобы не лез! — тузила его по спине корзинкой старуха.

— Собака, у меня руки до сих пор трясутся! — говорил Ванюшка, счищая пыль с костюма Тарелкина.

— Орали тебе! — бормотал Юрка, испуганно сунув руку в карман: ему почудилось, что в суматохе у него выудили деньги.

— Ну, братцы, вот это номер! — радостно рассказывал Тарелкин. — Думал, крышка! Башка почти под колесом! По шпалам барабанит!

Оживленно разговаривая, они вернулись в «забегаловку». Идти в сад было нельзя — куртку на спине Тарелкина разорвало пополам. А потом как-то очутились у зеленых ворот Тулупникова. Глаза Тарелкина сверкнули, он огляделся по сторонам — было пусто. Вдали порой змеились молнии. Тарелкин возбужденно зашептал:

— Сейчас мы, братцы, малость пошутим. Палисадник на дорогу утащим!

Ванюшка захихикал, Юрка гоготнул, но Тарелкин замахнулся:

— А ну, цыц вы! Заткнитесь!

Все трое подхватили изгородь, рванули столбики вверх. Кряхтели, приглушенно фыркали:

— Вот черт, не поддается!

— Эх ты, муха! Дергай сильнее!

— Не смейся, дьявол, услышат!

Изгородь затрещала. Во дворе басом залаял пес, в комнате вспыхнул свет.

— Полундра! — вдруг благим матом заголосил Ванюшка и бросился бежать, но упал; Юрка налетел на него и рухнул на землю; Тарелкин засвистел по-разбойничьи. Во дворах залаяли собаки. Тарелкин, задыхаясь от хохота, удирал по дороге. На спине его взлетали лохмотья, сердце бешено колотилось. Эх, мощно! Вот это жизнь! А то киснешь, киснешь! От зеленой скуки на стенки начнешь бросаться!

…Он спал на раскладушке в сарайчике для дров. Тучи ушли. В распахнутую дверь печально и кротко смотрела низкая желтая луна. Общипанная ветка тополя перечеркнула ее, повесила перед ней темные листья, похожие на коровьи глаза и ноздри. Казалось, что сейчас, в глухой тишине, луна вздохнет шумно и длинно и раздадутся звуки жвачки. Пахло белой веселой березовой поленницей. Слышно было, как на ней иногда сонно переговаривались чем-то потревоженные куры.

И среди этой ночи, похожей на ночи детства, вдруг выступила перед Тарелкиным вся ерунда, из которой состояла его жизнь. Даже фамилия у него какая-то ерундовая, нелепая…

Когда он заснул, лицо его так и осталось сморщенным, точно он всю ночь сосал лимон…

Утром Тарелкин проснулся раздраженный. По выражению Ванюшки, «его на огуречики кинуло, на помидорки бросило». Голова болела, и на душе было тяжело, как всегда после пьянки. Словно натворил что-то омерзительное. И такой противной показалась ему собственная жизнь, что взял бы да и убежал куда-нибудь на край света. Живешь так вот и ничего-то не видишь, не знаешь, а потом загнешься — и все. Был или не был Тарелкин, никто и не сможет сказать.

Тарелкин заворочался. Он даже тихонько застонал от злости. «Москву и ту не видел», — неожиданно подумал Тарелкин. И так ему почему-то стало обидно, что он решительно сжал кулаки: «К чертовой матери! Поеду в Москву. На самолете полечу, вот и все! Отродясь не летал! Все равно деньги просвищу».

Тарелкину не хватало терпения долго размышлять, и поэтому, если ему загоралось, он обыкновенно восклицал: «А, была не была!» — и рубил сплеча. Так и на этот раз — часа через два у него в кармане уже лежал билет. Он даже сам иногда удивленно вытаскивал его и смущенно качал головой: «Ну и ну! Дела!»

— Куда тебя леший несет! — заголосила мать, всплеснув руками. — Не видали тебя в Москве, шалопута!

Белый самолет, взревев двумя моторами, вздрогнул и побежал по дорожке. Наконец толчки исчезли, самолет поднялся в воздух. Тарелкин даже побледнел от волнения и любопытства. Он по-мальчишески придавил нос к окну.

Внизу вытянулись ровные ремешки дорог, ломти кварталов, виднелись колодцы двориков, детские кубики домов. По ленточкам улиц бежали мышками автобусы, роились муравьями люди. Среди игрушечных домиков поднимались большие коробки многоэтажных зданий.