Виталий Закруткин - Сотворение мира

— Откройте мне дверь, дядя Егор, — всхлипывая, попросила Наташа.

— Ты бы сбегала до моей бабиньки да покушала чего-нибудь с дороги, — предложил Егор Иванович. — Беги, говорю, а я тут без тебя похозяйничаю.

— Спасибо, дядя Егор, я уже завтракала. Откройте, пожалуйста, дверь, — настаивала Наташа.

— Ладно уж, — проворчал Егор Иванович, — погоди трошки, сейчас все изделаем.

Он взял у соседей гвоздодер, отодрал доски, открыл ставни, распахнул дверь.

— Заходь, хозяюшка!

Мерзким, долгим запустением пахнуло в лицо Наташе, едва она переступила порог. Под потолком, в углах, гирляндами висела паутина. На кроватях не было ни матрацев, ни подушек, ни одеял. Толстые шлепки грязи засохли на полу. Всюду валялись обрывки немецких газет, горы окурков, окровавленные, вонючие бинты, измызганное тряпье.

Егор Иванович покрутил головой:

— Чего натворили, гады! Знал бы я раньше, заставил бы свою бабиньку прибрать все здесь до твоего приезда. А то хожу мимо, вижу — дверь заколочена, чего ж, думаю, ее открывать?

Наташа, опустив руки, постояла в загаженной горнице, боязливо шагнула в комнатушку, в которой до войны жил Андрей. Тут было так же грязно и пусто. У порога валялась затоптанная книга.

Наташа опустилась на колени, подняла ее, молча прижала к груди.

— Должно быть, агронома нашего книжечка, Андрея Митрича, — догадался Егор Иванович. — Яблочки вон да груша на ней нарисованы. — И, заглянув Наташе в лицо, протянул с упреком: — Э-ээ, да ты опять плачешь! Ну-ка утри глазки. Разве ж так можно?

— Люблю я его! — вырвалось у Наташи.

Егор Иванович смущенно кашлянул, забормотал растерянно:

— Ишь ты чего получается… Женатого, значит, любишь… Что ж, бывает и так… Только не плачь ты, ради бога. Слезами тут не поможешь. Вот вернется Андрей Митрич с войны, может, все и образуется. А теперь давай-ка свой чемоданчик да пойдем до бабиньки. Хата твоя никуда не денется. Завтра мы приберем ее, побелим, все чисто изделаем.

Полная, медлительная «бабинька» — так постоянно именовал свою жену Егор Иванович — на удивление быстро навела порядок в домике Татариновых: с помощью Наташи побелила потолок и стены, вымыла полы и окна. Егор Иванович привез на тачке перину, одеяло, подушки, отремонтировал стол. Одна за другой забегали в оживший домик соседки-станичницы, и каждая обязательно что-нибудь приносила: вилку с ложкой, стакан или тарелку, застиранную занавеску или кастрюлю. Обнимая Наташу, женщины плакали, читали вслух похоронки — чуть ли не три сотни дятловских мужиков и парней сложили головы на войне.

В сопровождений Егора Ивановича обошла Наташа всю станицу. Со страхом и жалостью смотрела на черные пепелища, припоминая, чей же тут дом стоял раньше. Не сразу узнала то место, где когда-то были коровники.

— Во что натворили, сволочи! — гудел над ухом Егор Иванович. — А сколько людей перестреляли! Сколько добра разграбили! Даже собак во дворах ни одной не оставили, всех чисто побили.

Наташа порывалась сходить в междуречье, где до войны рос молодой дятловский сад, но Егор Иванович решительно воспротивился этому:

— Нечего тебе там делать! От сада нашего остались только пни да кострища. Увидишь ты это кладбище погубленных деревьев, и болезнь твоя обратно до тебя вернется…

Стояли теплые весенние дни. Вовсю светило солнце. Широкое речное займище зеленело сочным разнотравьем. В тополевых лесах хлопотали грачи. Повинуясь извечному зову жизни, в верховья полноводных рек один за другим шли на нерест косяки рыбы. Война откатывалась отсюда все дальше, но оставляла за собой зловещий след: безобразные руины, зияющие, как открытые раны на живом теле земли, противотанковые рвы и окопы, миллионы воронок от авиабомб и артснарядов, великое множество могильных холмов. В Дятловскую все еще продолжали приходить скорбные похоронки и письма раненых из дальних госпиталей. Тишину станичных улиц нарушал время от времени душераздирающий бабий вой, и тогда со всех сторон сбегались другие женщины, чтобы хоть как-нибудь утешить еще одну вдову или мать, потерявшую сына.

А все-таки жизнь брала свое: грузно шагали по вязкой земле запряженные в прадедовские плужки чудом уцелевшие коровы, покрикивали на них ребячьими голосами юные пахари, по вспаханному полю шли старики с лукошками, вручную сея драгоценную пшеничку, стараясь не обронить зря ни единого зернышка. От зари до зари работали в поле повязанные платочками женщины: высаживали капусту и помидоры, сеяли свеклу и огурцы, из ведер поливали каждый кустик, каждый росток, чтобы ничего не пропало и в положенный час дало столь нужные людям плоды.