Иван Акулов - В вечном долгу

— Все равно, батя, рано или поздно придется вернуться в деревню. Не на асфальте же я буду выращивать хлеб.

Лузанов-старший всхохотнул:

— С высшим-то образованием в деревню! Не-ет. Так не бывает. Тут, в городе, где-нибудь обметай себе местечко. Потом, может, и нас с матерью к себе перетянешь. Мы с ней хоть здесь готовенького хлебца пожуем. Эх, Сергей, Сергей, грамотешки у меня — кот наплакал, а то разве сидел бы я в Дядлове? Я бы здесь ворочал делами. В торговлю бы ударился. Но я доволен. Мы с Домной промыкались всю жизнь в черном теле, так хоть ты выйдешь на свет. Ничего ради этого не пожалею. Черту душу продам. Вот как я. Хм. — Лука Дмитриевич в запале вроде и тихонько опустил свой кулак на стол, а звон прошелся по всему залу.

— Ты потише, батя, а то сочтут за пьяных…

— На свои пьем. Кому дело?

Лузанов-старший, держа кулак на столе, откинулся на спинку стула, заносчиво всхохотнул:

— Выучу тебя, Серьга. Выведу в люди, чтоб дядловцы с ума посходили от зависти. Мы, Серьга, Лузановы, всегда на виду у людей были. Потому как на плечах у нас не горшки, а головы. Головы, понял? Хм. На днях Верхорубов у меня ночевал, и знаешь, какие он турусы под меня подкатывал — голова кругом. В дядловские председатели, спрашивает, согласился бы ты, Лука Дмитриевич? Я говорю, какой из меня председатель, когда я имею скотско-приходское образование. А он, слышь, говорит — не в этом дело. Говорит, мужик ты хозяйственный, жизни крепкой, строгой, возьмешь колхозников в руки, подтянешь их — и дело пойдет. А ведь пойдет, Сергей. Пойдет. Я умею с людьми говорить. Хм.

— И согласился ты?

— Согласиться пока не согласился, но и не отказывался.

— Напрасно. Надо бы согласиться. Надо бы прямо сказать: согласен.

— Не учи. Сам знаю, чем пахнет мед.

— А что, хуже ты, что ли, этого самого Трошина? Не знаю, как ты, батя, а я не люблю, когда мною командуют.

— Я что тебе и напеваю, дурья голова! Учись. Постигай науку, чтобы самому командовать и, может, не колхозом, а районом, городом. Хм.

— Не люблю я город. Выучусь — подамся в деревню. Не прожить мне без нее, — не поднимая глаз на отца, упрямо выдавил Сергей.

— Проживешь, — весело отмахнулся Лузанов и опорожнил стаканчик. Крякнул: — Глупой ты, Серьга. Поумнеешь, видно, тогда, когда жизнь попугает, похватает зубьями за бока.

— Мне это, батя, не нравится: ты говоришь со мной, как говорил десять лет назад…

Лука Дмитриевич погладил волосы и насупился:

— Может быть. Ведь я и раньше приходился тебе отцом. Считаешь, вырос из моей правды? Неверно. Я прожил больше твоего…

— А я еще не жил, батя, и потому гляжу в будущее. Поднимем мы нашу деревню. Послушал бы ты, как мы спорим об этом. Война, батя, подсекла у нас сельское хозяйство, а вот залечим раны и заживем лучше города.

— Мы не лечим их, раны-то, а растравляем. Ты погляди, в селах больше домов заколоченных, чем жилых.

— И пусть. Это даже к лучшему. Техника будет работать за людей.

— Когда она будет? — Лука Дмитриевич побагровел от выпитого и начинал злиться. — Когда? Я спрашиваю. А жрать-то сейчас надо. У меня мясцо сегодня едва с руками не вырвали. Нету его, мясца-то. И не будет. Некому его выкармливать. Зачем же до прихода техники-то разгонять людей из села? Посевы мы сократили, скотинку вырезали. Прежде все неурядицы легонько списывали за счет войны, а теперь за счет чего спишем?

— Восстанавливаем, батя, разрушенные города, села…

— Что же это, по-вашему, по-ученому, получается: от рукава отрезал, полу починил — от полы отчекрыжил, рукав залатал. Так, что ли? У нас в Дядлове уже всех кур можно пересчитать по пальцам. Вот тебе и восстанавливаем. Тут, дорогой мой, опять, по-моему, какое-то головокружение…

Лука Дмитриевич осекся, опасливо зыркнул по сторонам и козонками волосатых пальцев стукнул по колонне:

— К черту эти разговоры. Тут хвати, так и столбы, поди, слушают. Ты тоже сгоряча в споры эти самые не лезь. Они к добру не приведут. Ты лучше посматривай да прислушивайся — больше поймешь. А пока учись. Хм.

— Брошу, наверно, батя, — сбивая со стола кончиками пальцев хлебные крошки, покорно сказал Сергей. — Не осилить мне немецкого. Завтра сдавать, а я ни в зуб ногой. Даже стыдно идти. Хоть сейчас бы домой…

Лузанов-старший мял медвежьей лапой свои волосы, целился вспыхнувшим глазом в переносье сына, тяжело молчал, растеряв все слова на крутом повороте беседы. Однако, собравшись с мыслями, заговорил прежним спокойным тоном:

— К городу льни — в нем вся сила. Пролетарская у нас власть. Даже Алешка Мостовой и тот лыжи вострит в город. Гляди, так не сегодня-завтра заберет свою Клавку и укатит.