Иван Акулов - В вечном долгу

С передних саней, где среди узлов и сундуков сидели жена Кулигина и двое его ребятишек, закутанных в тулуп, кричал десятилетний Николка:

— Папка, удочки на сарае забыли. Папка…

— Я бы еще потянул, подождал бы еще, да вот этих галчат надо поить, кормить, одеть. Невмоготу больше, Лука Дмитриевич. На лесокомбинате окладишко тоже невелик, но там хоть каждый месяц получка: на хлеб будет. А тут опять все подчистую, даже семена выгребли. Никакого просвету.

Кулигин махнул рукой и надолго умолк. Мял толстой подошвой подшитых валенок хрусткий, как битое стекло, снег, неотрывно глядел на отфугованный полозом след саней. След холодно блестел, искрился, и искрились глаза Кулигина быстро остывающей на холоде слезой.

— На поля, Лука Дмитриевич, словно на сирот, глядеть не могу. Как мы тут до войны на них здорово работали! Веришь, слеза прошибает. А теперь перестали нам платить, а кто же станет даром работать. Работал бы, если б ни пить, ни есть не требовалось.

Опять долгое молчание. Скрипят полозья, на поворотах под санями растревоженно хрустит снег, фыркают кони, а кругом, над белыми полями, дремлет несокрушимая тишина. Зимний день — скороспелка, того и гляди, пойдет на исход.

— Дом перевозить станешь?

— Погожу. Я все-таки надеюсь, Лука Дмитриевич, взглянет же кто-нибудь на нашу землю хозяйским оком. Не все же так будет.

— Пока-то взглянет. Ждешь-пождешь, да и сам соберешь манатки.

— Ты не скажи, Лука Дмитриевич. Ты возле склада мало-мало прикармливаешься. Один ты, пожалуй, во всем Дядлове перебиваешься с мяска на солонинку. Чего уж там!

Лука Дмитриевич хотел вспылить, обругать Кулигина, но замялся, а после паузы уже ничего не оставалось, как только признаться:

— Много не возьмешь, Дмитрий Сидорович. Сам знаешь, сотни глаз за тобой ходят. Другой раз только подумаешь, а тебя уже и уличили. Так разве когда горстку мякины сыпнешь в карман.

— Карман карману — рознь.

— Много ли нам с Домной надо! Это у тебя галчата.

— Я и мог брать, да не брал. Свое, заработанное, и воруй? Да что это такое?

На станции Кулигин снял с саней лузановскую поклажу и уехал на городскую квартиру. Ночью Лука Дмитриевич купил билет и после долгих препирательств с проводником погрузил свой громоздкий багаж в вагон. Чтобы мясо не подтаяло, пришлось ехать в холодном тамбуре. За дорогу всячески изругал свой новый полушубок, потому что до саднящей боли стер необношенным овчинным воротником плохо пробритую шею и горло. Когда в тамбуре никого не было, он доставал из кармана носовой платок, подтыкал его за ворот, как салфетку, и зло смеялся:

— С подгузником, Лука Дмитриевич.

В неприбранной, тесно набитой железными кроватями и ободранными тумбочками комнате остался один Лузанов. Он, в нижней рубашке, с подвернутыми рукавами, сидел у стола, пил чай, а глазами косил и шарил по столбцам слов немецко-русского словаря.

В институте страдная пора — зимняя экзаменационная сессия, и общежитие заковано в тишину. Студенты с утра разбежались по библиотекам, кабинетам, аудиториям и, уткнувшись в книжки, точат науку, наверстывают упущенное. В комнатах, особенно у ребят, запустение и грязь, потому что с началом сессии строгая бытовая комиссия совсем свернула свою работу.

На столе, за которым сидит Лузанов, рядом с книгами и конспектами стоит большой носатый чайник, кружки, полбутылки постного масла, консервная банка с мокрой солью. Тут же валяются шахматы, осколок захватанного зеркала, ложки, а на угол сунул кто-то впопыхах и, видимо, забыл мыльницу с кусочком хозяйственного мыла. Кровати горбятся под разноцветными одеялами. На тумбочках, подоконнике, под кроватями — книги. Даже за зеркало на дверях кто-то ухитрился напихать книг.

— Вас ду гемахт, — зубрил Сергей чужие слова и тут же рассуждал с собой: — Все ясно. А это что за слово? Убей — не помню. Какое-то трехметроворостое.

Он нетерпеливо поглядывал на ходики с чугунной еловой шишкой на цепи, терзал словарь, шумно перебрасывая страницы. В дверь кто-то постучал, но Сергей не услышал и не отозвался. Тогда дверь распахнулась, и девушка в длиннополом халате, не переступая порожка, сказала:

— Тут Лузанова разыскивают… Да вот он сам. Сережа, к тебе гость. — И ушла.

— Батя! — радостно сорвался с места Сергей. — Что же ты так-то, хоть бы предупредил.

Лука Дмитриевич застенчиво улыбался, тянул с головы мохнатую, из собачины, шапку:

— Не ждал? Хм.

— Не ждал, батя.