Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Хорошие гайки, — гордо сказал Феропонт, когда они возвращались к своему цеху.

— Да, — ответил Лука. — Умелые руки их сделали.

— Цитирую Горегляда, — торжественно объявил ученик: — От скромности ты не умрёшь.

— Я не о себе, о тебе сказал. Иногда говорят: лёгкая или тяжёлая рука. Так вот, у тебя умная рука…

— А ты и рад: перевоспитал Феропонта Тимченко. Ошибаешься…

— Поживём — увидим, но работу эту ты по гроб жизни не забудешь. Вот, возьми на память. — И протянул парню готовую гайку. Феропонт снова покраснел от удовольствия. И когда уже исчезнет эта дурацкая способность краснеть по любому поводу? Как малый ребёнок.

— Она нужна в сборочном.

— Мы же с запасом сделали. Брака, как тебе известно, не было.

— Где же сорок девятая? Неужто себе взял? — Парень обрадовался: будет у них по одинаковому сувениру в память о первой совместной рабочей ночи.

— Нет, возьму позже. Сейчас она у Горегляда. Показывает комиссии, оформляет документацию. Испытание по теории пройдёшь — и ты уже не ученик…

— Нет, я не хочу.

— Чего не хочешь? Стать самостоятельным токарем?

— Я с тобой хочу.

— А мы и будем вместе. Куда я денусь? Это уж, видно, нам на роду написано быть вместе…

— Ненадолго, — сказал Феропонт.

— Нет, надолго. На всю жизнь, — ответил Лука. — Кем бы ты ни стал потом, всё равно этой ночи не забудешь. И я не забуду.

Феропонт хотел что-то сказать и не рискнул: в горле непривычная сухость и спазмы, и глаза подозрительно чешутся. Лучше промолчать.

До сорок первого цеха дошли молча.

— Давай махнём в театр? — спросил Феропонт.

— С удовольствием. У меня теперь все вечера, кроме субботы, свободные.

— И ещё одна просьба: зайди как-нибудь к нам, я хочу тебя с моими предками познакомить.

— Нет, — сказал Лука. — Эта встреча вряд ли принесёт радость твоему отцу.

— Ты думаешь, он тебя считает виноватым?

— Не думаю. Просто у него осталось неприятное воспоминание. Одним словом, не надо…

Лука сказал «у меня все вечера свободны» и погрустнел, пропало у него хорошее настроение, возникшее там, в сборочном цехе. Да, вечера у него свободны. И он сам виноват в этом. Нечистый дёрнул его за язык рассказать всё Майоле… Вот и казнись теперь, ходи в театр с Феропонтом. Ничего, скоро откроются подготовительные курсы в институт. Чего, чего, а работу себе он найдёт. Лишь бы не думать о Майоле. Она, конечно, о Луке ни разу не вспомнила, вычеркнула его из жизни, и всё. А вот Лука Лихобор не станет этого делать.

В понедельник назначен был переезд в новый корпус. В субботу, когда Лука появился в госпитале, его встретил невероятный шум. У инвалидов, как ни странно, обнаружилась уйма личных вещей, не только собранных за последнее время, но привезённых ещё с фронта. У моряка лежал под матрацем старательно спрятанный, но долгие годы не чищенный пистолет, старый немецкий «парабеллум» с обоймой патронов.

— Зачем он вам? — удивился Лука. Ведь ни поднять оружие, ни тем более выстрелить матрос первой статьи не мог: по самые плечи были отняты руки.

— Положи в сундук, пусть лежит, — рявкнул моряк.

Лука послушно выполнил приказ.

Отец хотел захватить с собой в новый корпус портрет Майолы, который по его просьбе няня приклеила к стене синтетическим клеем. И теперь Семён Лихобор требовал, чтобы сын снял картинку, не повредив её.

Лука взглянул на серьёзное, сосредоточенное лицо Майолы и опустил глаза — так заколотилось сердце.

— Чего ты встал, как горшок с кашей! — командовал отец. — Принеси мокрую тряпку, намочи бумагу, должна она. окаянная, отклеиться. Без портрета я отсюда не уеду, и осторожно — испортишь, я тебе голову оторву.

Лука пошёл к няне, взял мокрое полотенце, но синтетический клей не поддавался.

— Вместе со стеной заберём его отсюда. — Отец стоял на своём.

— Корпус завалится, — насмешливо возразил Лука.

— Пускай валится, туда ему и дорога! — кричал отец. — В понедельник принесёшь молоток и зубило, осторожно вырубишь.

— Хорошо, — покорно проговорил сын, соглашаясь на всё, лишь бы только отвлечь внимание отца от портрета. В душе он был уверен, что отец затеял всю эту мороку нарочно, желая напомнить Луке о Майоле.

Когда все пожитки инвалидов были упакованы, Семён Лихобор передумал:

— А зачем нам, братва, это старое барахло? Я с собой ничего не возьму. Только портрет из стены вырубим. Новую жизнь начинаем… Когда мы отсюда выедем, возьмём спички, бутылку бензина и подпалим всё к чёрту лысому! Чтоб и не вспоминалось!