Николай Почивалин - Роман по заказу

— Ну, где же наш долгожданный очерк?

— Обдумываю, пишу, — пробормотал я, чувствуя себя так, словно меня, немолодого уже дядю, как мальчишку, при всех отодрали за уши.

Уже на следующий день заместитель редактора по телефону напомнил о старом долге, вскользь упомянув, что намекнуло ему об этом высокое начальство; я и сам уже чувствовал, что затянувшаяся эта канитель мешает и работать и жить, и в начале июня, в третий раз, поехал в Прошкино. Без командировки, с пригородным поездом, останавливающимся у каждого телеграфного столба, с твердой решимостью довести дело до конца во что бы то ни стало. Хотя с каждой остановкой решимость моя убывала и убывала…

Началось с того, что Глинкиной на месте не оказалось — уехала в район и вернется вечером. Подосадовав, я одновременно испытал и некоторое облегчение. Может, и к лучшему? Потолкую с людьми без нее — авось какая-нибудь ниточка и потянется.

Секретарь партийной организации школы, преподаватель географии, черноволосый и смуглый, как цыган, удивленно пожал широкими борцовскими плечами.

— Не понимаю, чего вы еще ищите… Энергичный человек, заслуженная. Так и пишите. Год заканчиваем успешно. По сути дела, закончили. Остался последний экзамен у выпускников. Класс сильный, можно не сомневаться.

Говорил он неторопливо, увесисто расставляя слова, уже через несколько минут вежливо отделался от меня.

— Прошу извинить — обещал быть в сельском Совете.

Кто не бежал от меня, а даже обрадовался, так это молоденькая преподавательница литературы в старших классах — высокая, худая, с некрасивыми крупными и неровными зубами и удивительно симпатичным, каким-то открытым лицом. В прошлый раз, по величайшему секрету, она показала стихи собственного сочинения. По части теории стихосложения подкована она была несравненно лучше, чем я, но стихи были скверные, и она мужественно выслушала горькую правду, — прелестные карие глаза ее, полные смущения, стойко выдерживали взгляд. После такого разноса критик становится или врагом или другом — она отнеслась сейчас ко мне, как к родной душе.

— Ой, да что вы! — зачастила она, пораженная тем, что очерк о директоре все еще не готов. — Она же — замечательный человек! Я же у нее и кончала, потом после института сюда и вернулась. Так что — пишите, обязательно пишите. Вы знаете, как ваш очерк ждут? Ну все прямо!..

Взяв с меня слово посмотреть сценарий выступления драмкружка на выпускном вечере, она умчалась по своим многочисленным делам; я спустился в вестибюль, где уборщица тетя Клава протирала тряпкой и без того чистые подоконники, справился о ее здоровье и незаметно свел разговор на интересующую меня тему.

— Андреевна-то? Она, сказать тебе, во как держит! — тетя Клава сжала в руке влажную тряпку так, что из нее потекла водица. — У нее любой горлопан скиснет. Не гляди, что сама коротышка. Всем бабам — баба, сказать тебе.

Вспомнилось, как Глинкина строго постукивала по столу маленьким плотным кулачком, четко и стремительно ведя заседание педсовета, — тетя Клава зорко подметила ее хватку, как в общем-то полностью совпадали и все другие отзывы. Энергичная, замечательная, заслуженная — одних эпитетов на целый очерк хватило бы!

Размышляя, что предпринимать дальше, я вышел из пустого прохладного вестибюля в самый разлив погожего июньского дня. В струистой синеве плавилось, растекалось горячее солнце; в полудреме, не шелохнувшись, стояли старые липы и вязы, сладко и густо пахли кусты цветущей «кашки», в кремовой кипени которых копошились пчелы. Славное место выбрал когда-то для своего имения канувший в Лету помещик, еще более подошло оно для сельской школы!

Тенистая аллея вела под уклон к железнодорожной станции; через неглубокий, поросший травой ров был переброшен каменный мостик, с овальной горловиной проема — возле него, припадая культей на деревяшку, неспешно орудовал метлой небритый сторож.

— А вода тут когда-то была? — закуривая, полюбопытствовал я.

— Годов пять еще, как была, — отозвался, между двумя взмахами метлы, сторож. — Это наша Серафима как начальницей стала, так спустить велела. Чтоб не утоп кто — из мелюзги, значит.

Ну что же, разумная предосторожность, хотя, подновленный молодыми кленами и липами, старый парк с неожиданной полоской воды был, конечно, красивее.

Аллея спускалась к самой станции — к деревянному, крашенному суриком вокзальчику, прикрытому сверху липами, к сизо-голубоватым рельсам, где внятно пахло горячим металлом, мазутом, разогретой щебенкой. По другую сторону линии, в низине, лежали пойменные луга, с редкими, словно остановившимися в раздумье осокорями, блестела Сура, а еще дальше, за рекой, таинственно и влекуще синели леса благословенного Засурья. Представилось вдруг, как совсем недавно — всего одну человеческую жизнь назад — здесь на минуту останавливался курьерский поезд, как пышноусый, в белом кителе генерал галантно, кренделем, подставлял руку своей молодой супруге, и она, поддерживая белоснежные шуршащие юбки, под белым кружевным зонтиком, в сопровождении почтительно отставшей челяди, неторопливо поднималась по аллее — радостно отдыхая глазом, после каменного жаркого Питера, на этой зеленой благодати.