Николай Почивалин - Роман по заказу

Будто потеряв что-то, глядя себе под ноги, Сергей Иванович вернулся к даче, сел на самом солнцепеке, одновременно машинально стащив с головы сделанную из носового платка повязку.

Странно, при полном безветрии вздрагивала, переливаясь и струясь каждым листком, ближняя осина; по зеленой, залитой солнцем траве словно плыл невидимый золотистый поток; надсадно, как комар, прогудел и утих вдали лодочный мотор, и в сомкнувшейся тишине остались только птичьи, не мешающие ей голоса. Сергей Иванович видел и слышал все это, вместе с тем ничего не видя и не слыша. Вздохнув, он поднялся, аккуратно сложил инструмент и прихватил авоську с нетронутым обедом.

Если б я числился штатным сотрудником газеты, редактор, несомненно, уволил бы меня за систематическое невыполнение заданий. То ли былая моя журналистская хватка с годами утратилась, то ли еще почему-то, но очерк не задался сразу. После первой поездки в Прошкино, обставленной с максимальным комфортом — на редакционной «Волге», с командировочным удостоверением и командировочными деньгами, не связанный, в довершение, жестким сроком, — я довольно быстро написал его, этот очерк, старательно глуша смутное чувство неудовлетворенности. Получилось довольно гладко, что греха таить, — печатают и хуже, но утром вместо того, чтобы отнести рукопись в редакцию, чертыхнулся и порвал ее. Писал о человеке, а образа человека не получилось. Были детали, была биография, были, наконец, производственные показатели, — если, конечно, такое определение применительно к директору школы, — не было только самого человека. Не хватало какой-то изюминки, что ли, — всего того, чего газете-то, скорей всего, и не нужно было, но мучило самого автора. И человек-то примечательный: директор одной из лучших школ в области, заслуженная учительница, депутат райсовета, награждена орденом, на всех заседаниях и совещаниях ей — первое слово, всякие почетные гости — к ней же, в Прошкино. Ну что бы еще, казалось, надо?

Второй раз, принеся редактору горячие извинения, я выехал в Прошкино с меньшими удобствами — не на «Волге», а в кабине попутной машины, хотя по-прежнему и с командировкой редакции. Серафима Андреевна Глинкина встретила меня все так же радушно — разве что в первую секунду в ее проницательных глазах мелькнуло выражение недоумения, тут же, впрочем, смытое умной и вежливой улыбкой; с пониманием отнеслась к моим довольно-таки бессвязным объяснениям, что мне еще раз нужно побывать в школе и пообщаться. Она охотно показывала мне физический и химический кабинеты, стерильно чистые и отлично оборудованные, мельком упомянув, какие редкие приборы для них удалось недавно добыть; заглядывала вместе со мной на уроки — навстречу легкому ветерку, проходившему по классам, от бесшумно откидываемых крышек парт и дружно поднимающихся учеников; с гордостью показывала многочисленные дипломы и кубки на специальном стенде, завоеванные спортсменами школы; наконец, провела на следующий день заседание педагогического совета, энергично пристукивая по директорскому столу крепким кулачком — невысокая, собранная, с гладко причесанными темными волосами, в темном платье с белым воротничком, с маленькими, плотно сжатыми губами и проницательными, под крутым разлетом бровей глазами, взгляд которых действовал как дирижерская палочка… «Ну, что тебе в ней не нравится? — допытывался я сам у себя, уныло возвращаясь домой и уже понимая, что снова ничего путного не напишу. — Гордость, с которой она показывает школу? Это ее кровное дело, и школа действительно хорошая. Вот этот ветерок почтительности, что проносится по классу, когда директриса входит? Этот же ветерок красноречиво свидетельствует и о дисциплине, об уважении к старшим. Тогда, может быть, педсовет, какой-то уж очень подчеркнуто деловитый, умело раздирижированный? Будто тебе самому не осточертели длинные и нудные заседания, которыми мы злоупотребляем и на которых сами же, страдая, давимся от зевоты. На таких бы заседаниях председателем ее, Глинкину, выбирать надо!..»

С редакцией в этот раз обошлось благополучно — редактор уехал в санаторий, мне не пришлось даже объясняться. Но скверно, что очерк ждали в школе и, хуже того, ждала его и Глинкина: по самоуверенности и недальновидности своей, при первом знакомстве я сам же и выложил, что собираюсь писать о ней. О чем Серафима Андреевна вскоре и напомнила мне.

Мы столкнулись с ней на областном совещании. В перерыве, только что выйдя из президиума, оживленная, в отлично сшитом синем платье, с университетским ромбиком, — она, разговаривая с секретарем обкома, кивнула мне, в серых проницательных глазах ее мелькнула умная усмешка.