Михаил Соколов - Грозное лето

Дьяконица Анна — пышная и коротенькая — с готовностью посмотрела в окно и ответила без всякой обиды, что ее так называют:

— Дождя нет, а зонт у тебя в руке. В правой.

Верочка увидела зонт и положила его на стул, а отцу крикнула в кабинет:

— Папа, да успокойся ты, бога ради. Все время думаешь, сомневаешься. Жив наш Саша, я сердцем чувствую.

Отец Василий посмотрел на нее как-то зло, отчужденно, но ничего не сказал, хотя был убежден, что Верочка, всеобщая любимица в семье, конечно же делает вид, что не верит телеграмме Надежды, но в глубине души она понимает, что Надежда, служившая в Серафи-мовском госпитале, в Царском Селе, располагает наверное же доподлинными сведениями, коль телеграфирует так категорически.

Тихо, чтобы отец не слышал, он спросил у нее:

— А ты веришь этой депеше? — кивнул вихрастой темной головой в сторону большого черного рояля, на котором лежала телеграмма. — А я верю, абсолютно верю.

— И будешь отпевать?

— Буду.

Верочка знала: Василий, после случая в гроте весной, терпеть не мог Александра и, если и не рад был тому, что он мог погибнуть, — это было бы уж слишком, — то, по крайней мере, не стал бы особенно горевать, подтвердись сообщение Надежды. «Но ведь братья же, господи! Нельзя же из-за пощечины, за которую, кстати, Александр тут же извинился, радоваться, что брат погиб?!» — подумала она и строго сказала:

— Ты не будешь отпевать Сашу, отец Василий. Не имеешь права, Вася.

— Я на всю нечисть отпевать имею право, дорогая, а на отпевание моего братца — вдвойне, — ответил отец Василий.

С порога раздался сердитый голос Михаила Орлова:

— Ну и дурень, притом круглый. Отпевать живого брата — это кощунство. Тогда уж отпевай и Алексея, воевавшего с австрийцами и раненого… И возвели же в сан такого оболтуса, прости господи.

Дьяконица Анна сердобольно запротестовала:

— Миша, нельзя же так говорить о духовном лице.

— Можно. А если он будет упорствовать — я могу еще дать ему, святому отче, затрещину, как старший брат.

Верочка сказала сквозь слезы:

— Как хорошо, что ты опять с нами. И привез хоть одну добрую весть об Алеше. Спасибо тебе, родной. А вот с Сашей что-то плохо…

— Ничего плохого с ним быть не может. И он — живучий.

Отец Василий повысил голос:

— Нет его в живых, ты это можешь понять? Нет! Помер! За веру, Царя…

Орлов-старший по-старинному сказал из кабинета:

— Перестаньте, господа студенты. Не до ссор сейчас, — а выйдя в гостиную, молча обнял Михаила, незаметно смахнул предательскую слезу, а потом уже произнес дрогнувшим голосом: — Хорошо, что хоть ты жив-здоров и не забываешь отца… По всему Дону стоят слезы, в каждом доме…

Отец Василий, черный и тщедушный в длиннополом подряснике, как схимник, бросил на свою вихрастую темную голову черную шляпу и раздраженно воскликнул:

— А по чьей вине слезы? По чьей вине тысячи русских людей остались в мазурских лесах и топях? По вине генерала Самсонова? Ложь! Правоиорядки благословенной империи нашей — вот причина всех бед! Они бросили в пасть Молоха войны Россию. Их превосходительства, и высочества, и величества надо отпевать! И, кстати, и предавать анафеме, а не глумиться над величайшим художником нашего времени Толстым. И не только предавать…

Он гремел своим неистовым басом на весь дом, так что Анна и Верочка, привыкшие ко всему, с опаской прильнули к окнам: не слышал ли кто, случаем, из прохожих? И дрожали, как вербинки на ветру.

Орлов-старший ничего не сказал, а указал на дверь в свой кабинет, пропустил туда Василия, а потом и сам вошел и закрыл дверь.

А Анна бросилась на грудь Верочке и запричитала:

— Он совсем сошел с ума. Что будет, что будет с нами, Вера, родная? Он кончит Сибирью.

— Ничего не будет. Революционеры в рясах еще не переворачивали мир, Аня, уверяю тебя, — успокаивала ее Вера.

Михаил одобрительно заметил:

— Молодец, Верунька. Как в воду смотришь.

Спустя несколько минут Василий вышел из кабинета родителя, схватил Анну за руку и, едва не волоча ее, прогудел:

— Быстрее, мать-дьяконица. Я опаздываю в храм божий.

И исчез вместе с Анной, неповоротливой и перепуганной.

— Вася, Васенька, не отпевай Сашу, умоляю тебя, — крикнула Верочка.

А еще через минуту-две из кабинета вышел Орлов-отец, одетый в парадную форму полковника, посмотрел на Михаила, Верочку печальными глазами и неожиданно сказал тихо и обреченно:

— Да, его, кажется, более нет. Саши нашего…

Верочка уставилась на него растерянным взглядом, хотела что-то возразить, но не нашла в себе сил и дала волю слезам.