Виктор Савин - Чарусские лесорубы

— А ты не груби с ним, если он не прав — разъясни, разумное слово лучше действует, чем крики и ругань.

— Будь бы это на фронте, показал бы я ему разумное слово! Я уж не знаю, что с ним делать? — садясь за стол и доставая из ящика стола табак, сказал Чибисов. — У меня не один Богданов. У меня сотни людей! Мне надо и строиться, и лес рубить, и новые механизмы получать. Сегодня Черемных звонит и говорит: «Принимай три передвижных электростанции, электропилы, а на днях получишь трелевочные лебедки»… Мне не разорваться. У меня даже механика еще нет… А тут приходится нянчиться с этим бродягой.

— Пойми, Чибисов, он наш, как и все. Он завербовался к нам, и мы должны помочь ему стать порядочным рабочим. Никто не придет воспитывать наших людей, никто не пришлет нам готовых, вполне сознательных строителей коммунизма. Они воспитываются там, где живут, где работают. И нам с тобой это надо твердо помнить.

В кабинет вошла взволнованная женщина, в глазах — испуг.

— Евгений Тарасыч, айдате-ко, айдате-ко, посмотрите, что опять делает Богданов! — сказала она, еле переводя дыхание.

— Что опять там? — спросил Чибисов, напружинившись, словно приготовился к прыжку. Кинул торжествующий взгляд на Зырянова, будто хотел сказать: «Вот, полюбуйтесь!»

— Опять буянит, — сказала женщина, — опять разозлился, всех перепугал, половицы в доме топором рубит.

— Идем! — сказал Зырянов Чибисову и кинулся к двери.

Возле новостроящегося дома, сбившись в кучу, стояли печники и подсобные рабочие. Члены бригады Богданова сидели на бревнах, а сам Богданов был внутри дома; оттуда слышались ругань и частые удары топором по дереву.

— В чем тут дело? — спросил Зырянов.

Шишигин, сидевший крайним на бревне, сплюнул под ноги, потом сказал, задирая вверх бороденку и глядя на Зырянова из-под руки:

— Вишь, какое дело-то: нам тесу полового не хватило, всего оставалось положить три доски. Богданов-то мне и говорит: «Валяй, Шишигин, за десятником». Я швырк туда-сюда, нашел десятника вон на том крайнем доме, веду к Богданову. Спервоначалу Богданов на него только прикрикнул — дескать, чего не везешь доски с лесопилки? Десятник начал вывертываться: мол, лошади не было, то, се. Богданов на него топнул, покрепче выругался и спрашивает: «Когда доски будут?» Десятник и говорит: «Сейчас будут». А Богданов говорит: «Стану ждать двадцать минут». Сам на часы посмотрел. Десятник ушел, а Богданов обрезки досок наложил стопочкой и сел. Сидит. Мы все сидим. В сторонке печники свое дело делают. Прошло порядочно времени. Богданов на часы опять поглядел, опять спрятал. Сидит. Мы сидим. Смотрю, глазами начал поводить из стороны в сторону. Ну, думаю, быть беде! А тесу все нет. Сидел так, сидел, опять на часы поглядел. Встал, плечами этак шевельнул, а глаза у него уже совсем дикие стали, повел ими вокруг, как бык, которого к бойне волокут, потом схватил топор и давай пластать по обрезкам, на которых сидел. Рубит и ругается, рубит и ругается; потом половицу начал щепать. Бабы, работавшие с печниками, завизжали, закричали — и бежать вон, печники за ними, мы за печниками, чуть не давим друг дружку в дверях. Уж больно страшный Богданов стал… Ишь, что делает, в самую ражь вошел.

Чибисов, задержавшийся возле печников, пошел было в дом.

— Начальник, не ходи, не ходи! — крикнул ему Шишигин. — Не ходи, убьет он тебя.

— Постой, Евгений Тарасович! — крикнул в свою очередь Зырянов.

Чибисов остановился. Зырянов подошел к нему, что-то сказал, начальник лесопункта возвратился к печникам.

Замполит сам пошел в дом. Богданов исступленно, с придыханием, вырывающимся с хрипом, рубил настланную половицу, кромсая ее с правого и левого плеча. Он был страшен, взлохмачен, на висках вздулись синие жилки.

— Богданов! — крикнул ему Зырянов. — Ты что делаешь?

Ему ответило только эхо, плеснувшееся в пустых голых стенах.

— Харитон Клавдиевич, Харитон Клавдиевич!

Богданов вдруг остановился, медленно повернулся к Зырянову.

— Харитон Клавдиевич!

— А, — отозвался Богданов.

Топор выпал из его рук, он стоял бледный, растерянный, потный.

— Ты что же делаешь, Харитон Клавдиевич? У тебя что? Буйное помешательство? Хочешь, чтобы на тебя смирительную рубашку надели? Смотри, что ты наделал.

Богданов огляделся вокруг. Возле него были расколотые обрезки, изрубленная половица. За плечом у замполита толпились рабочие.

— Опять меня из терпенья вывели, — тихо сказал он Зырянову, вытирая рукавом пот, катившийся с лица. — Когда меня рассердят, я становлюсь сам не свой, рассудок темнеет. Мне врач говорил, что нисколько нельзя волноваться, а я сдержаться не могу. Ой, как колотится сердце!