Римма Коваленко - Конвейер

— Такие туфли, — говорила она Наталье, — и зимой ему послужат.

Наталья дрожала от страха, боялась, что Лаврик дознается, кто живет у нее. Не выдержала, сказала Полундре:

— Что же это ты, дядя, вытворяешь? У нее ребенок грудной, муж — золото, а ты пользуешься, что у нее в голове на твой счет заскок. Кати-ка ты по-тихому отсюда и больше не объявляйся. А если она узнает про эти мои слова, то уж я лично с тобой буду иметь дело. Я тебя на краю света найду и на чистую воду выведу.

Убрался Лешка той же ночью, а Наталья, чтобы умалить свою вину перед подругой, сочинила, что сам, по своей воле уехал Полундра, а на прощание, мол, сказал: начну жизнь сначала, когда все у меня будет хорошо, верну свои долги Татьяне и попрошу у нее за все прощения.

Через пять лет после этого получила Наталья письмо для Татьяны. Лешка лежал в больнице в Астрахани, просил денег на одежонку, так как его пиджак и брюки за долгие дни болезни затерялись. Обратный адрес был не больничный, до востребования. Наталья написала на листке одно слово «паразит» и отправила Лешке.

Но все утаенное, пусть даже письмо в одно слово, грызет человека; в таком случае человек не знает покоя, потому что сам себе судья. Наталья не справилась с судом над собой и через день все рассказала Тане. Та в один день оформила себе отпуск и полетела в Астрахань, ни секунды не сомневаясь, что Лешка в больнице. Так оно и оказалось. Вернулась через три дня, позвала к себе Наталью, дождалась с работы Лаврика и сказала им слова, которые не каждому дано в жизни услышать:

— Не на одной любви свет клином сходится — и не любовь погнала меня в Астрахань. Может, я никогда не любила Лешку, только придумала по молодости. Но моя придумка счастьем в моей жизни была, отказаться от нее — это как от всей своей молодости отказаться. Лешка не обманщик, не вымогатель, он несчастный человек, и я его не брошу. Попросит денег — пошлю. Приедет — пусть тут живет, помогу, чем смогу. Вот и решайте, мой муж и подруга, преступница я или дура, решайте, что со мной делать, какой выносить приговор.

Наталья переживала за Лаврика, хотела все сгладить.

— Ты, Татьяна, просто сердобольная. У тебя в голове мысль засела, что ты виновата в его несчастьях. Если тебе денег девать некуда, конечно, можешь ему выплачивать пособие. Люди об этом не узнают, так что смеяться не будут.

Лаврик молчал, и это пугало Наталью. Татьяна ждала его слова спокойно.

— Это горб, — сказал наконец Лаврик. — Ты сама себе горб навьючила и хочешь его таскать. А я кто в таком случае — посох, палка, чтоб опираться, чтоб легче было?

— Ты мой муж, — сказала Татьяна. — И у нас ребенок. Я когда замуж выходила, рассказала тебе про Лешку. Ты хорошо знаешь, что Лешка никогда любовником мне не был. — Татьяна поглядела на мужа, на подругу с отчаянием. — Да как же вы не понимаете, что Лешка — это и ваша опора. Если я его брошу, так что же я тогда и для вас такое? Значит, кого угодно могу бросить, подвести, предать.

Она не убедила их, но успокоила. Не было больше разговоров у Татьяны с Лавриком о Полундре. А Наталья когда вспоминала это имя, то всегда за этим следовала ссора. Татьяна плакала, упрекала подругу в черством сердце, злой памяти.

В толпе на автобусной остановке Лиля увидела Верстовскую и решила идти пешком. Пришлось пересечь улицу и пойти по другой стороне. Тополя как забором отгородили тротуар от мостовой, тень от их листвы трепетала под ногами. Еще двенадцать дней, и она сама себе хозяйка в новой жизни, хоть и на старом, знакомом с детства месте. А эти пусть живут здесь, это их город, их жизнь. Вон девчонка не теряет времени даром — как будто просто сидит на скамейке, а на самом деле загорает: подол поддернула, вытянула ноги, запрокинула лицо. В деревне от загара спасаются, у девчат на сенокосе одни глаза из-под платков торчат, крема от загара нигде не найдешь, весь с зимы порасхватают. А тут ловят солнечный луч, дубят кожу загаром и еще радуются.

Парень, которого она нагнала, так тот тянулся вразвалочку, никуда не спеша; обернулся и громко сказал:

— Караваева, зачем вы меня преследуете?

Лиля дернула плечом: как люди в себе уверены!

Чтобы так шутить, надо слишком хорошо о себе думать.

— С чего это вы решили?

Бородин пошел рядом, поглядывая на нее с одобрением. Она и сама знала, что хороша: смуглая, черноглазая, с каштановым хвостом волос, схваченным на затылке шнурочком. Она знала, что походка у нее «летящая», а руки «поющие». Это всем говорила в школе подруга Аня Пудикова, и никто не возражал. Бородин, наверное, сейчас идет и думает: красивая девочка, жаль, что уезжает, уж я бы поухаживал за ней, я бы эту деревенскую морковку обворожил своим юмором и стилем. Только Лиля таких самоуверенных читает, как дополнительную литературу сверх программы, по диагонали. Она с первого взгляда видит таких насквозь.