Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

О, какая тонкая грань между искренностью и фальшью, как легко и незаметно можно перейти ее, думалось мне. Пустенький фарс, случайный перегиб, неуместная шутка — и ты, глядишь, уже забился в паутине, как рыба в неводе. Попасть в нее просто, а вот выпутаться… Как быть, что предпринять, чтобы снять тяжесть с души своей? Своей? Если б только так, то достаточно извиниться, покаяться, выразить сожаление, что с самого начала ошибся, посчитав все это веселым розыгрышем, не более. Но поймут ли меня Джума и Каныш? Не ляжет ли на их души сумрачная обила? Ведь они столько ждали встречи со Скворцовым, надеялись, верили, что это вот-вот произойдет… А может, мое появление, успокаивал я себя, избавило их от лишних томлений, явилось разрядкой, неким исцелением? Ведь нельзя же бесконечно ждать. Газетный Вовка Скворцов, на которого уповает Джума, вполне может оказаться таким же настоящим Скворцовым, как и я.

Сумятица мыслей и чувств не позволяла больше заснуть. За свои грехи мы расплачиваемся вдвойне, наверное, потому, что из-за них обычно страдают другие.

Чуть свет я стал собираться в обратный путь. Джума и Каныш просили задержаться, погостить у них, но я сослался на неотложные дела и наотрез отказался. Оставил им свой городской адрес, подхватил сильно потяжелевший рюкзак и шагнул за порог. Джума провожал меня.

Утро выдалось звонкое, ясное и чистое, с пепельными следами отгоревших звезд на небе и резкими контурами окрестных гор. Понизу, шевеля стебли сухой колючки, прошелся ветерок — предвестник скорого солнца.

Джума остановился. Глаза его смотрели широко и заворожено, как на той давней фотографии, где он, казалось, боялся спугнуть счастье. И я не решился потревожить этот момент, открыться ему, сказать все, что, вероятно, следовало бы сказать. Рывком притянул к себе, коснулся губами обветренной шершавой щеки и, столь же резко отстранившись, сглотнув подступивший к горлу ком, потопал вверх по тропе.

Знакомый шофер, видно, отдыхал. Его сменщик, спокойный кряжистый дядя, плотно запеленатый во все добротное и теплое, делал свое дело безучастно, не тратя попусту ни слова, ни движения. Сто лет проживет, с усмешкой подумал я.

Дома жена ахнула, разбирая рюкзак. Чего только не натолкали туда Каныш и Джума! Сын уплетал облепиховое варенье, жмурился и чмокал от наслаждения, а смешной рыжеватый хохолок на его макушке то вздрагивал, то замирал. В меня ошеломляюще просто, как открытие, входила мысль: «Сумею ли я своей работой, жизнью своей сохраниться в чьей-нибудь памяти, смогу ли оставить в чьем-нибудь сердце такой след, чтобы не только меня, но и моего сына встречали, словно родного человека, чтобы в далеком доме ждал, не угасая, радостный и ясный огонек».

Друзьям я предложил для катанья на лыжах другие склоны, хотя они значительно уступали тем, в Чонкурчаке. Про долину, окаймленную горами, я даже не обмолвился. То место для меня стало теперь запретным.

Зато с тех пор я с трепетом прислушиваюсь к шагам на лестничной площадке, спешу открывать дверь на робкий звонок, полагая, что Джума обязательно приедет ко мне. Но то ли он понял свое заблуждение, то ли еще что-нибудь стряслось, во всяком случае, так пока я его и не видел.

Вечером ожидался приезд начальника экспедиции Мальцева. Он был не дурак выпить, и все прекрасно знали об этом. Его приезд обычно вызывал оживленные толки и оставлял след — шеренгу пустых бутылок. Такой гость тем хорош, что добиться его расположения пара пустяков. А добился — и он ясен, как на ладони, не таит своего мнения ни о ком на свете, не мучает въедливыми вопросами о каждодневных делах, порою выругает, но чаще обласкает.

Итак, ожидался Мальцев. Для крохотного отряда ботаников, заброшенных к черту на кулички, это событие. Оседлав пегую кобылу, Саня отправился за покупками. У Люды и Ксени тоже забот хватало: из позапрошлогодней тушенки и остатков макарон надо было сварить что-нибудь приличное, хотя бы лагман. Они перетащили ящик с консервными банками поближе к печке, понаходили еще всякий шурум-бурум — от перца до лаврового листа, чем можно было бы малость приукрасить блюдо, и присели, задумавшись, рядом с палатками.

В Управлении они считались подругами: уже несколько полевых сезонов работали вместе и были вполне довольны друг другом. Да и что им делить в горах, где ежедневно маршруты, маршруты, где нет никого, кроме них самих да семнадцатилетнего Саньки, да наведывавшегося к ним в гости чабана Аскара? Обе привыкли к немудреной походной житухе, понимали, что, без порядка здесь долго не протянешь, что перекладывать на кого-то свои дела негоже, и потому обходились без попреков и мелких стычек.