Петр Куракин: Далекая юность

Он ехал, еще не представляя себе, что скажет матери. Сознаться, что его выгнали из школы, было все-таки стыдно; мать, конечно, станет горевать, если узнает. Можно сказать, что школа сгорела, но люди приезжают из города каждый день и вряд ли подтвердят это… Можно наврать, что начался тиф и школьников распустили. Подъезжая к Печаткино, Яшка так ничего и не придумал; он лежал на нарах, подложив под голову узелок, и слушал незнакомую плавную речь едущих в вагоне: это были эстонцы, завербованные на завод.

Поздней ночью, усталый и промерзший, он разыскал барак, где жила мать. Какая-то незнакомая женщина провела его по темному коридору, ощупью нашла двери и втолкнула Яшку в комнату. Он стоял у порога и слышал прерывистое дыхание нескольких людей: здесь все спали.

— Мама, — тихо позвал он. Кто-то заворочался, выдохнул неразборчивые слова, и Яшка снова позвал мать.

— Кто? — донеслось от окна. — Кто тут?

— Это я, Яшка…

— Яшенька!..

Теплые руки схватили его. Мать гладила Яшку по лицу, еще не понимая спросонья, как он очутился здесь, и шептала ему в самое ухо:

— Господи, как же так?.. Что случилось, господи?.. Как это ты приехал?

Прижимаясь к матери, Яшка сбивчиво, глотая слова, рассказал ей все: и про пленных германцев, и про Генку, и про то, как бил его пристав.

Мать, не разобрав и половины того, что он рассказал, жесткой ладонью вытерла ему слезы и начала расстегивать куртку.

— Ладно, бог с ней, со школой… Ложись усни, сынок. Завтра договорим. Ах ты, господи, господи!..

В Печаткино школы не было, и для Яшки начались скучные, долгие, похожие один на другой дни. В первое время он еще бродил по незнакомому поселку и присматривался. Его поражали огромные цехи артиллерийского завода; он подолгу стоял и смотрел на лесотаску, по которой непрерывно двигались то баланс для варочных котлов, то дрова для кочегарки. А потом и ходить стало некуда; хорошо, что он захватил с собой несколько интересных книг.

Все чаще и чаще он вспоминал теперь губернский город, где можно было сходить на каток или в кинематограф «Аполло» или посмотреть в заезжем балагане двигающиеся и говорящие куклы.

В Печаткино все было иначе, чем в губернском городе. Здесь все было наружу: и люди, и их мысли. Даже ребята, с которыми туго, но все-таки сходился Яшка, знали, что Печаткин «исплотатор». Порой среди игры кто-нибудь из ребят такое вдруг говорил о царе, что Яшка сразу же вспоминал испуганный шепот Аннушки, урезонивающий мужа, и чувствовал, что у него по коже подирает мороз. За такие слова — и он это знал — сажают в тюрьму. А ребятам здесь все было нипочем. В их словах была какая-то притягательная легкость, порой доходящая до бесшабашности, и Яшка постепенно привыкал к этому.

Ребята здесь были совсем другие: более развитые и смекалистые, богатые на всяческую выдумку, знающие много такого, о чем Яшка не только не знал, но и не подозревал. Да и откуда он мог знать, что «на наших батьках Печаткин дворец построил», «а царица-немка Россию продает, то оптом, то в розницу».

Яшку ребята приняли не сразу. Дней десять к нему присматривались, испытывали, и он, видимо, выдержал эти никем не установленные, негласные испытания.

Почти все ребята приехали на завод из Петрограда, и выговор у них был какой-то особый. Яшка же «окал», и ребята беззлобно передразнивали его: «Эй, пойдем, родный, домой…» На долгое время за ним сохранилась эта кличка «родный», — и он так привык, что откликался на нее.

В Печаткино Яшка не мог верховодить ребятами. Здесь были свои вожаки и атаманы — Петька Зуев и Колька Чистяков. Чувствуя превосходство этих мальчиков, уже работающих на заводе, он охотно подчинялся им во всем. Скоро ребята стали относиться к Яшке как к своему и даже, кажется, полюбили его.

Как-то раз мать, вернувшись с работы, сказала Яшке:

— Ну, сынок, хочешь завтра посмотреть мой цех?

Яшка, конечно, очень хотел. Утром он встал вместе с матерью и торопливо глотал хлеб с луком, прислушиваясь, как висит за окном низкий, ровный, будто прижимаемый ветром к земле заводской гудок.

Яшка и раньше бывал в мастерских железнодорожного депо, у дяди, и видел станки, которые снимали со стальных болванок стружку, строгали, буравили металл. На заводе все было почти так же, и цех, где мать работала браковщицей, не произвел на Яшку особого впечатления. В цехе делали донца для шестидюймовых снарядов. Из кузнечно-прессовой мастерской сюда поступала заготовка, на токарных станках с нее снимали излишек металла, делали резьбу. Готовые донца мать сдавала в кладовую.