Сергей Залыгин - На Иртыше

Новеллистическая манера повествования — в каждой главе свой центральный персонаж — позволила писателю создать в романе систему нескольких экранов. Одни и те же события, лица поочередно отражаются в глазах всех участников экспедиции и отражаются по-своему, какими-то не замеченными прежде гранями. Тем самым достигается объемность, многогранность картин.

«Тропы Алтая» — первый опыт Залыгина в жанре романа. Опыт удавшийся, хотя и не во всем еще совершенный. Порой публицистические размышления развертываются в книге самоцельно, так сказать, вне образов; порой необязательными выглядят пространные научные рассуждения. Иной раз сожалеешь, что Рязанцеву, Лопареву или Свиридовой не дано раскрыть себя в открытых столкновениях, которые потребовали бы от них большей духовной активности. При всех достоинствах образа несколько идеализированным получился Шаров.

Но как бы то ни было, в романе определились особенности манеры писателя, принципы его отношения к герою. И с этими принципами он подошел к новой своей работе — повести «На Иртыше».

На первый взгляд, обращение автора, занимавшегося доселе сугубо современной темой, к периоду коллективизации может показаться неожиданностью. Но из биографии Залыгина мы знаем, что он стоял у самых истоков массового колхозного движения, непосредственно участвовал в нем. С годами интерес писателя к деревне не только не ослабевал, но все больше усиливался. К собственным воспоминаниям о той поре прибавлялись свидетельства очевидцев, подробности, почерпнутые из газет и исторических документов. Да и вообще это в характере писателя — исследовать начала, исходные рубежи процесса. Но послушаем его самого: «На Севере я мог быть и не быть. Это дело случая. Тема деревни — нечто более закономерное для меня, у меня есть ощущение обязательности по отношению к ней. Я получил сельскохозяйственное образование, изучал производственную сторону деревенской жизни, а это немаловажная сторона вообще, в сельском же хозяйстве — особенно: там на всем быте производственные условия сказываются сильнее…

Еще дальше: видимо, наше поколение — последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и о его решительной переделке в течение короткого срока,— кто же скажет?»

Повесть Сергея Залыгина «На Иртыше» открывается героическим в жизни Степана Чаузова событием — с риском для себя он защищает от огня колхозное добро, а заключается событием трагическим. Того же Чаузова, в котором председатель Печура видел своего преемника, высылают за болота как враждебный элемент. И прошло между этими эпизодами всего-навсего несколько дней.

Писатель словно бы перелистывает страницы хроники одного сибирского села. Хроники памятного 1931 года, когда из края в край необъятной нашей страны победно шествовала великая идеи коллективизации. Не канун колхозного дня, который описан многими авторами, а его утро, первые рассветные часы стали в повести предметом исследования. Быть или не быть в артели, отдавать или не отдавать в общее пользование свой скот и свой инвентарь — все эти сомнения для героев Залыгина пусть и недавнее, однако прошлое. Хотя и сегодня еще не отболело вчерашнее и Чаузов старался обойти стороной артельный баз, где стояли его кони.

Колхоз в Крутых Луках стал совершившимся фактом. Хороший ли, плохой ли, он уже существует. «Обратного хода нету»,— ставит точку Павел Печура. И какие бы ни тревожили думы, никто из односельчан Чаузова этого обратного хода не желал.

«Плохо для себя никто не любит. И мне эксплуатация тоже без шуток не глянется,— философствовал перед мужиками Нечай.— К моей единоличной жизни голодуха тоже кажный год принюхивалась, а случись — та моя кобыла в работе захромела — уже разор полный. Под таким страхом жизнь не сладкая, вот почему и пошел наперед в колхоз». И Степан Чаузов — сколь бы туманным ни представлялось будущее — все ж не хотел детям своим прежней участи. Детям он хотел лучшего. Чтобы грамотными выросли, чтобы жили в дружбе с машинами, которые будут делать за них самую трудную работу. А машинами — это герой сознавал ясно — «единолично владеть нельзя — кто завладеет, тот сразу кулаком станет, а другие — у него батраками». И так же понимал он, что, будь все по-старому, он все равно не обзавелся бы тремя конями, не вышел бы в состоятельные хозяева. А если бы и вышел, экономя на каждой малости, то какой ценой: «Купить коня — это значит Клашку на другой год в старухи загнать. Это так и есть — ей бы уже дома с ребятишками не сидеть, а на пашне в избушке жить, мужицкую работу работать вроде вдовы какой». Такой платы за состоятельность не возместило бы и само богатство.