Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму

Я увлекся едой и не заметил, как подступил к моему столику Тандарух с армией официантов. Пока я соображал, как быть, оказался в осаде. Официанты с трудом удерживали подносы со всевозможными блюдами и всевозможными винами.

— Не обижайся, сегодня я угощаю. И не тебя одного, а всех посетителей, — пояснил Тандарух. — Ресторан по плану две тысячи должен давать в день. Когда ты вошел, я велел запереть ворота — никого больше не впустят. Я знал, что придешь. Люблю поговорить с тобой. Честный ты человек, справедливый — вот почему. На всяких своих приятелей, прямо тебе скажу, мне наплевать. С ними у меня каждый день кутежи, они без меня за стол не сядут, но я с тобой предпочитаю. Вижу, надо жить по твоему примеру. Потому и хочу повиниться, извиниться за себя и мне подобных… Я пьян и запросто выложу, что накопилось на душе.

Тандарух подал официантам знак, и они освободились наконец от тяжелых подносов. Потом он указал мне на невзрачного человека и продолжал:

— Вот тот тип помешал. «Я человека одного, говорит, пригласил — дельце через него провернуть, и собирался угостить, а официант говорит — за все уже уплачено! И все провалилось. Не мог же я за счет черт знает кого устраивать свои дела! Я должен был угощать!.. Не обижайся, если уважаешь хоть немного. Сколько может, скажи, пожалуйста, съесть и выпить один человек, чтобы не суметь за него уплатить, но… Но сегодня я угощаю, я принимаю гостей… Ешь на здоровье, да пойдет тебе впрок… А я жду ночного стука в дверь: боюсь, вдруг да будет не в духе и не возьмет, или мало покажется, сколько собираюсь дать. Они без предупреждения заявляются, в середине ночи; хорошо, если до того инфаркт не хватит. А вообще-то и ты не агнец, не мни себя невинным. Но ты не совершал ничего такого, чтобы тобой ОБХСС заинтересовался. Тебе другой суд предстоит. Я-то верю — ты и в том невиновен, в чем обвиняют. Потому и хочу покаяться, оправдаться перед тобой! Знай, не легко будет очистить то, что мы поганим сейчас, оскверняем с помощью денег. Понимаю, хорошо понимаю, да плююсь. А потом, знаешь ведь, какая у меня цель? Прямо в душу! Прямо в душу! Ты пойми, это тоже азарт, игра, алкоголь, морфий… Какая разница? Поэтому извиняюсь за все. Ради хороших стихов и рассказов, хороших фильмов и спектаклей, хороших произведений и открытий, которые делаете вы, ты и твои друзья, и которые я не читал, не видал, даже не слышал о них! Времени нет, столько времени уходит на это окаянное дело! Работаю, а нет — так пью, кутежи устраиваю, и ведь не развлечения ради — опять же ради дела! И потому еще винюсь, что рядом с твоим чистым столом со стопкой белой бумаги стоит мой грязный стол, заваленный грязными купюрами. Знаю, ты больше других нуждаешься, но тебе я не даю. А ведь все берут, кому даю. Грузинское самолюбие позволяет им это. Ты-то вряд ли возьмешь… Не говори, что можешь взять, не то вторично умру (этого слова — вторично — он, по-моему, не произносил!).

Тандарух напился и оставил свою машину у ресторана на попечении сторожа, тот остановил для нас «левую» машину.

— К последнему дому! — велел Тандарух водителю, когда мы выехали на крутую окраинную улицу.

Вытащив из багажника два ящика шампанского, Тандарух поднялся по лестнице. Силища у него была неимоверная, шутя нес тяжелые ящики. Он еще подходил к подъезду, когда из одного окна выглянул мужчина, привлеченный шумом машины, и тотчас скрылся, увидев Тандаруха.

— Мосэ! — крикнул Тандарух. — Мосэ, открой, пожалуйста!

Дверь открылась, и вышла какая-то уродина. У подъезда было темно, но женщина оказалась исчадием ада и пылала, как факел, поэтому я узрел ее. Она говорила много и долго. Тандарух терпеливо внимал. Кому позволил бы он, будучи не совсем трезвым, наставлять и вразумлять себя, но эта женщина… Тандарух очень почтительно попрощался с ней, галантно поцеловал руку. А ведь он не то что руку целовать — внимания не обращал даже на красивейших женщин, они за ним бегали, в глаза заглядывали, не сорвется ли ласковое словечко. Он любил сам выбирать женщин. Но эта особа была, как видно, женой Мосэ, а Мосэ — «генеральный директор» Тандаруха. Так что… Вернулся сконфуженный, униженный, лица на нем не было. Оба ящика положил рядом со мной, а сам уселся с водителем.

— Давай к Дигомскому массиву! — велел он шоферу и вооружился бутылками.

Великолепное было зрелище! Толстые бутылки осколками разлетались по асфальту и по газонам; пенилось шампанское, радужно сверкали и вспыхивали брызги в лучах лампионов. Тщетно пытался я остановить Тандаруха. Чувствовалось, он воевал с кем-то и одерживал победу.