Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— Куда поедем? В полпредство? Или по домам?

— В полпредство, — сказал Володя и лишь после этого оглянулся на друзей: дескать, не так ли?

— А может, сначала по домам? — предложил Тихон Зубов. — Отдохнем немного и перекусим. Осточертели мне сосиски с зауэркраут-капустой и пивом.

— Нет, сначала в полпредство, — повторил Володя Пятов. — Доложим Григорию Борисовичу, а потом можно и по домам.

— Не думаю, что Двинский очень обрадуется тому, что мы доложим, — заметил Тихон, глядя в светлый, подстриженный по немецкой моде затылок Володи.

— Обрадуется или не обрадуется, а доложить все равно надо, — отозвался тот, не поворачивая головы. — И чем скорее, тем лучше.

— Ну, как хочешь, — уступил Тихон, но добавил: — По-моему, с такими новостями лучше не спешить.

Пятов промолчал, и Сидоренко повел машину в сторону Аллеи побед — к полпредству.

Унылое берлинское утро с серым, как задымленная стеклянная крыша вокзала, небом и холодным ветром, гнавшим по мостовой пыль и жухлые листья, угнетало, вызывая в сердце Антона тоску и желание поскорее убраться отсюда. После Нюрнберга все представлялось ему беспросветным, и искра надежды на скорые перемены, зароненная Юргеном Риттер-Куртицем, почти совсем погасла. Двинский был прав: германские генералы не поднимут руку на Гитлера. Еще одно подтверждение этому Антон получил только вчера на нюрнбергском вокзале, куда корреспондентов, как и дипломатов, доставили для проводов Гитлера. Пока человек с клоунскими усиками прощался со своими приспешниками, военные, стоявшие на платформе ровной шеренгой, пожирали его глазами с усердием вымуштрованных солдат. Стиснув тонкие губы и выпятив подбородки, генералы повертывали головы в ту сторону, куда направлялся Гитлер. Надменные, заносчивые, чопорные дворяне в военных мундирах, вызывавших трепет у немецкого бюргера, выказывали «богемскому ефрейтору» преданность, присущую наемникам или лакеям.

— Можете вы поверить, что эти люди способны оказать ему сопротивление? — спросил тогда стоявший рядом Чэдуик, заставив Антона вздрогнуть: неужели «всезнающий» американец способен угадывать чужие мысли? Но тот обращался не к нему, а к Фоксу.

— А разве тут говорят о сопротивлении? — ответил вопросом Фокс.

— Тут я не слышал, — сказал Чэдуик. — Но в Англии и у нас, в Америке, любят порассуждать или помечтать об этом. А после майских событий даже писали о намерении военных избавиться от Гитлера.

Фокс поправил очки и пристально оглядел военных.

— Нет, они непохожи на бунтарей, — твердо сказал он, словно сделал открытие. — Эти не осмелятся ослушаться Гитлера, что бы он ни приказал. Вы только посмотрите, как они подобострастны. Вы только посмотрите…

Окаменело замершие, будто манекены, генералы ожили, когда Гитлер приблизился к их шеренге. Каждый из них делал шаг вперед, хватал протянутую Гитлером руку, пожимал ее, отступал на прежнее место и, щелкая каблуками, отвечал на нацистский салют фюрера нацистским салютом. Они вели себя точно так же, как гауляйтеры и «имперские фюреры», и только форма отличала их.

Антон смотрел на берлинские улицы, полные кипучей трудовой жизни: на бегущие машины, трамваи, на спешивших людей, отметил промчавшийся через улицу, на уровне второго этажа, поезд городской железной дороги, но мысли Антона были далеки от всего этого. Как и Тихон Зубов, он считал, что советник не обрадуется их новостям из Нюрнберга. Речи, которые они слышали, передавались по радио, парады и шествия, которые видели, подробно описывались в газетах. Только в отличие от тех, кто лишь слушал радио и читал газеты, они видели своими глазами страшное миллионоголовое чудовище и почувствовали, насколько оно опасно.

В полном молчании доехали друзья до полпредства, миновали «шупо», козырнувших Пятову, и гестаповцев, осмотревших всех внимательно и холодно, и вошли в здание. Спросив дежурного, у себя ли советник, Володя Пятов, Антон и Тихон Зубов прошли по знакомому коридору к знакомой высокой двери. Двинский, вероятно собравшийся куда-то ехать, выглядел особенно «по-банкирски»: дорогой серый костюм, крахмальный стоячий воротничок, золотая цепочка, соединяющая два жилетных кармана, и поблескивающие, словно начищенные по торжественному случаю, перстни на коротких пальцах. И даже поднялся он из-за своего резного стола «по-банкирски» — медленно, тяжело, нехотя. Выждав, когда молодые люди усядутся на полукруглый диван у низкого столика, советник опустился в кресло напротив.