Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Трибуну занял грузный толстяк в белом мундире — Геринг. На его круглом лице с большим, жирным и отвисшим подбородком курьезно выглядел прямой носик. Такие лица Антон частенько видел у комических, актеров и клоунов, поэтому сейчас, глядя на толстяка, невольно ожидал от него какой-нибудь смешной выходки. Но когда тот вскидывал голову, тяжелая нижняя челюсть выдавала в нем человека жестокого характера и жестокой воли. Антон уже знал, что после поражения немцев в прошлой войне Геринг примкнул к Гитлеру, участвовал в «пивном путче», был ранен и, спасаясь от ареста, бежал из Германии. Тяжелое нервное расстройство привело его в шведскую психиатрическую больницу, где он и провел несколько лет. Геринг панически боялся людей, врачам, лечившим его, злобно твердил: «Я ненавижу человечество! Я ненавижу человечество!» Шведские помещики, всегда питавшие слабость к немецким военным, приютили его после больницы, и тогда-то Геринг проявил присущую ему расчетливость и ловкость, сумев покорить сердце молоденькой шведки и завоевать расположение ее богатых родственников. По словам Чэдуика, «добродушный толстяк», каким в Германии рисовали Геринга, был хитрым и опасным интриганом, бессовестным обманщиком как в больших государственных делах, так и в мелких делишках — в картежной игре, например.

Геринг оглядел поле, коричневое от рубашек нацистов, и самодовольно улыбнулся, но тут же погасил улыбку: она была неуместной, несовместимой с тем, что он намеревался сказать. Он также начал с восхвалений фюрера, затем стал угрожать «врагам Германской империи, которые мешают ей разорвать несправедливые, позорные, унизительные цепи Версаля». Геринг обещал «не забыть» тех, кто обвиняет Германию в военных замыслах, которых у нее не было и нет. Нарушителями спокойствия и мира в Европе являются чехи и русские, русские и чехи.

— Ничтожный сегмент Европы создает невыносимые трудности всей человеческой расе! — крикнул он, потрясая большим кулаком. — А за спиной чехов стоит Москва, большевистская Россия — самый опасный враг Европы! Смертельный враг, которого надо смести с нашей дороги, отбросить в дикие степи и снега Сибири!

Антон, вздрогнувший при последних словах, почувствовал холодок в сердце, когда миллионоголосое чудовище засвистело, заревело и стало выкрикивать злобные ругательства. Он обеспокоенно оглянулся на соседей: как реагируют они? Тихон насмешливо скривил губы и прищурил глаза, посматривая на возбужденную, орущую орду. Чэдуик, развернув большой блокнот, с которым не расставался, записывал. Фокс также писал что-то в своей синей книжечке. Антон поспешил найти среди дипломатов лицо Пятова: оно было бесстрастным. Видимо, Тихон Зубов и Володя Пятов привыкли к таким выпадам и выкрикам, хотя Антону это показалось странным: разве можно привыкнуть, когда поносят твою Родину?

В жизни Антона не было более тягостных дней, чем дни, проведенные в Нюрнберге. То, что развертывалось перед его глазами, потрясало, угнетало, вызывало возмущение. С утра до поздней ночи по улицам и дорогам, лугам и пустырям маршировали колонны здоровых, сильных, покорно-послушных людей, спаянных преданностью одному человеку, объединенных жгучей ненавистью, охваченных одним желанием сокрушить тех, кто осмелится стать им на пути. Вечером они стягивались к городу, и колонна за колонной вливались в его затемненные каменные коридоры. Впереди колонны двигался огненный квадрат: каждый человек, марширующий в его шеренге, нес, подняв над головой, факел. Факелы несли все правофланговые и левофланговые, создавая таким образом огненную кайму, резко очерчивающую контуры идущих колонн. Новый пылающий квадрат — новая колонна с несколькими квадратами, охваченными огненной каймой. И над городом гремела яростная песня с припевом-угрозой:

Дипломаты и корреспонденты, оставленные бравыми чиновниками без присмотра, затерялись в толпе, глазевшей на факельное шествие, и Антону удалось подойти к Хэмпсону. Англичанин смотрел на марширующую колонну не отрывая глаз.

— Какая точность, какая спаянность, — сказал он Антону. — И какая сила!

— Сила? — переспросил Антон, не расслышав.

— Да, сила, — повторил Хэмпсон громче. — Страшная сила. Повинуясь фюреру, они в несколько месяцев разгромили, превратили в прах своих внутренних противников, и сэр Невиль убежден, что им потребуется всего лишь несколько лет, чтобы разгромить своих внешних противников, превратить их тоже в прах.