Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— Им вбили в головы, что они сверхчеловеки — лучшие из лучших на земле, — проговорил Тихон.

Солнце, отражаясь в начищенных лопатах, вскинутых на плечи суровых юнцов, дробилось на тысячи солнц и слепило зрителей, ошеломленно смотревших на колонну.

Корреспондентов высадили перед длинной высокой стеной, увенчанной белыми колоннами. Затем бравые чиновники провели их через боковые двери в стене и предложили им разместиться на нижних ступенях широкой и высокой мраморной лестницы. Рядом с корреспондентами стояли дипломаты, которые были привезены сюда раньше. Перед лестницей расстилалось огромное ровное поле, обнесенное с трех сторон высоким земляным, уже заросшим травой валом. Из-за него выглядывали верхушки деревьев, а за дальним гребнем, в котором, подобно пролому, зияли большие ворота, поднимались три колоссальных — в десятиэтажный дом — щита с изображением свастики: три гигантских черных паука, как будто подвешенных к самому небу.

Коричневые шеренги, осененные гигантскими щупальцами свастики, входили в ворота, сворачивали вправо и влево и двигались вдоль вала, выстраиваясь четкими квадратами лицом к мраморной лестнице, на ступеньках которой расположились в должном порядке устроители съезда. Ближе всех к трибуне с распластанным орлом и свастикой, хотя и ниже ее, стояли «имперские фюреры», еще ниже — министры и генералы, потом — иностранные гости и дипломаты с корреспондентами, а на самой нижней ступени — уже немолодые люди в коричневых рубахах, заправленных в брюки, в высоких сапогах и необычных квадратных фуражках, напяленных на глаза и прихваченных ремешками, затянутыми на подбородках, гауляйтеры — областные руководители, опора режима на местах.

Пронзительно запел горн, коричневые людские квадраты замерли, потом, повинуясь резкой, лающей команде, мгновенно, как один человек, повернулись: те, что стояли слева, — налево, а стоявшие с правой стороны — направо. И оказались лицом к лицу. Их разделял широкий, усыпанный битым кирпичом проход, как красная ковровая дорожка, ведущая от ворот к лестнице. В воротах появился человек. Он шел посредине прохода, вытянув перед собой правую руку, и почти миллионная толпа вскинула вытянутые правые руки и заорала восторженно и самозабвенно: «Хайль Гитлер! Хайль! Хайль!..» Гауляйтеры, генералы, министры и «имперские фюреры» держали вытянутыми руки все то время, пока человек — теперь уже были видны черная прядь волос, нависшая над глазом, и усики — шел по длинному коридору, нацеленному на трибуну. Сопровождаемый восторженным ревом Гитлер поднялся по лестнице и, достигнув трибуны, повернулся лицом к полю. И тысячи рук вновь взметнулись над коричневыми шеренгами, и тысячи глоток завопили с новой силой: «Хайль Гитлер! Хайль!»

Высокий крепкоплечий человек с острыми скулами и необыкновенно мохнатыми бровями, под которыми прятались маленькие, зло сверкавшие глазки, подошел к микрофонам, поднявшим свои змеиные головы над барьером трибуны.

— Гесс, заместитель Гитлера по партии, — сказал Антону Тихон Зубов. — Был его секретарем, писал под его диктовку «Майн кампф», был лакеем, шофером, охранником, сейчас — вроде управделами партии. Туп и упрям, но по-собачьи предан хозяину.

Бесцветно, монотонно Гесс произнес короткую речь, восхвалявшую фюрера, и предоставил слово «имперскому фюреру пропаганды».

Маленький черноволосый человечек, припадая на одну ногу и оттого становясь то выше, то ниже ростом, подошел к микрофонам. На его худом, морщинистом и большеротом лице резко выделялись черные глаза, в которых, как у многих людей, пораженных тяжелым недугом или уродством, застыла ненависть и обида на судьбу. Это был Геббельс.

Он заговорил отрывисто, крикливо, хотя кричать не было необходимости: громкоговорители усиливали голос. Вознеся хвалу Гитлеру и национал-социализму, возродившему «истинно германский дух», оратор под восторженные крики толпы «Хайль! Зиг хайль!» обрушился с саркастической, злобной, а то и просто с грубой и даже грязной руганью на внутренних и внешних врагов Третьей империи и в первую голову на Чехословакию, ставшую якобы послушным орудием большевистских козней и заговоров Москвы против Европы.

Гитлер слушал речь Геббельса, то одобрительно улыбаясь, то мрачнея и жестко стискивая большой рот. И лица министров, генералов и гауляйтеров тоже то расплывались в улыбках, то мрачнели. Когда Гитлер по давней своей привычке опускал руки, переплетая пальцы на животе, все следовали его примеру. Временами фюрер принимался нервно грызть ногти, его окружение переняло и эту привычку: ведь подражание — наиболее наглядное проявление преданности!