Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— К неприятным разговорам с начальством привыкнуть трудно, — сочувственно заметил Ковтун, — они всегда ранят душу.

— А чего он взъелся из-за какого-то белогвардейца? — спросила Нина. — Только потому, что не догнал его тогда, во время гражданской войны, со своими конниками?

— Он и не мог догнать его, — иронически заметил Ковтун. — Насколько я знаю, Курнацкий в нашей кавалерии не служил. И вообще был на фронте всего несколько раз, да и то в специальном поезде Троцкого.

— У людей по-разному складываются судьбы, — отозвался Антон. — И, хотел Лугов или не хотел, обстоятельства заставили его изменить свои взгляды.

— Правильно! — подхватил Ковтун, явно желая прекратить этот разговор и перейти к тому, что его интересовало: — Значит, придешь к нам?

— Спасибо большое за приглашение, но я с радостью зайду как-нибудь в другой раз. Сейчас хочу побродить немного по городу. — Антон пожал руку Ковтуну, Нине, чувствуя, как теплеет на сердце от их дружеского участия.

Оставшись один, он побрел по тихой, пустынной в этот поздний час «частной улице». Дойдя до тяжелых ворот, закрывавших улицу, он остановился: полисмен открыл их, чтобы выпустить большую полпредовскую машину с Курнацким, Грачом и Игорем Ватуевым.

Антон повернул назад и почти тут же встретил Елену. Узнав, что он не пошел к Ковтунам, она вдруг предложила:

— Давай погуляем, поговорим. Посмотрим вечерний город. Как когда-то в Берлине.

— Хорошо, — согласился Антон. — А у тебя не будет неприятных объяснений дома?

— Не будет. Виталий Савельевич предупредил, что вернется поздно, он повез Курнацкого в Уэстэнд.

Прогулка по чужому городу всегда интересна, а вечером даже увлекательна. Незнакомые улицы загадочны — они начинаются неизвестно где и ведут неведомо куда, дома с темными окнами и закрытыми подъездами таинственны, скверы превращаются в бескрайние парки, и поздние пешеходы не осмеливаются ступить на их дорожки, уводящие в пугающую черноту.

— Мы вместе открывали Берлин, — снова нарушила молчание Елена. — И я долго буду помнить, что вместе с Антоном Карзановым открыла и Лондон.

— Не только со мной, — возразил Антон. — А муж? А Хэмпсон?

— Ты же знаешь, Виталий Савельевич был в Женеве, а приехав сюда с Курнацким, не отходит от него.

— А Хэмпсон?.. — повторил Антон.

— Хью возил меня только к матери да однажды водил вечером в самый центр Уэстэнда, где в каждом доме либо ресторан, либо кинотеатр и где столько световой рекламы, что голова кругом идет.

— Только ли от рекламы? — спросил Антон, улыбнувшись.

— А от чего же еще?

— Хэмпсон — обаятельный мужчина.

Елена помолчала немного, словно вдумываясь в слова Антона, потом тихо призналась:

— Мне приятно с ним, Антон. Женщине всегда приятно, когда мужчина увлечен ею.

— Даже если этот мужчина чужой ей?

— Но ты же дружишь с этим мужчиной, хотя он чужой.

— Я, как говорят, дружу с ним «от сих и до сих».

— А кто сказал, что я перехожу эти границы?

Антон не ответил. Помолчав, в раздумье предложил:

— Может быть, я провожу тебя домой, Елена?

— Я уже просила тебя, зови меня Леной, — недовольно заметила она. — Еленой меня зовут чужие… и он.

— Кто «он»?

— Виталий Савельевич.

— Он зовет тебя Еленой? А ты его?

— Я зову его Виталием Савельевичем. У меня язык не поворачивается назвать Витей важного мужчину, который на десять лет старше меня. Когда он обращается ко мне «Елена!», я с трудом удерживаюсь, чтобы не встать перед ним, как обычно стояла перед учителем.

— Как же ты могла полюбить его?

Елена сердито посмотрела на Антона, и в уголках ее красивого рта появились жесткие скобочки, старившие ее и делавшие лицо злым.

— Могла, — отчужденно проговорила она. — Женщина может полюбить, когда нужно.

— Может полюбить, когда нужно?

— Конечно. Вы же, сильный пол, выбираете, кого вам любить, а нам остается только принять или не принять ваш выбор. И когда тебе говорят, что удостоили своей любви, надо серьезно подумать, прежде чем сказать: «Извините, я подожду, когда меня удостоит любви кто-нибудь другой». А кто знает, выберет тебя кто-нибудь другой и будет ли он лучше этого или хуже. А может, тебя вообще уже никто не выберет.

— Ну, тебе-то бояться нечего… Такая красивая…

— Но ведь ты-то не выбрал меня? — перебила она.

— Я не знал, что ты есть.

— Другие тоже могли не знать и могли вообще не узнать, что я есть, что я живу, что я жду, когда меня выберут, удостоят великодушной мужской любви.