Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Самопожертвование, которое виделось Антону в его поступке, непоправимо блекло на этом роскошном фоне, нарисованном Юлией Викторовной. Он попытался поправить картину.

— Щавелев сказал, что мне, как и другим, вероятно, будет трудно и временами даже очень тяжело. Опасность, которая надвигается, может оказаться и для каждого из нас лично такой же большой, как на передней линии фронта.

— Ну, насчет передней линии сказано, конечно, в переносном смысле, для красного словца, — заметил Быстровский. — Но то, что наговорили Юлии Викторовне, тоже далеко от действительности. Нашим людям за границей порядком достается. Они — наши, можно сказать, щупальца, и враг старается бить в первую очередь по ним, отсекать, рубить — словом, делает все, чтобы парализовать их и вывести из строя.

— Какие ужасы вы рассказываете, Илья Петрович! — воскликнула Юлия Викторовна с откровенной насмешкой. — Хотите запугать Антона Васильевича?

— Его уже не запугаешь, — саркастически бросил Георгий Матвеевич. — Он теперь будет держаться за заграницу руками, ногами и зубами. Тоже ведь хочется с королем пообедать…

Грубое извращение его побуждений возмутило Антона.

— Наплевать мне на королей и на их обеды! Я согласился поехать потому, что мне сказали, что дело это сейчас нужное и важное и что оно важнее и нужнее того дела, которым я занимаюсь.

— «Важнее! Нужнее!» — снова раздражаясь, передразнил его Дубравин. — А ты подумал, годишься ты для этого важного и нужного дела? Годишься? Ты же совсем недавно краснел, как вареный рак, когда надо было перед студентами выступать, и, начиная говорить, заикался не меньше трех минут. И для обдумывания ответа на реплику тебе, как говорят, требовалось полчаса. А ведь там придется разговаривать не со своими студентами, а с говорунами, прожженными политиканами, которые за словом в карман не полезут. Там всегда надо быть находчивым, и смелым, и остроумным. Ос-тро-ум-ным!

— Ну что ты, право, па него напал! — вступилась за Антона Юлия Викторовна. — Не всем же быть смелыми, находчивыми и остроумными. Антону Васильевичу, конечно, не хватает интеллигентности, но теперь за границу посылают всяких людей — даже совсем неинтеллигентных, а жалованье все равно хорошее дают.

— Ох, как дорого обходится нам это отсутствие настоящей интеллигентности! — с тяжелым вздохом произнес Ватуев, до сих пор молча стоявший у окна. — Мы уже многократно убеждались, что одного классового чутья для дипломатии мало, нужен ум. И не просто ум, а особый склад ума, чтобы сражаться с изворотливым и хитрым противником. Старая лиса Бисмарк любил говорить: «Только дураки учатся на собственных ошибках; умные учатся на ошибках других». А мы не можем научиться даже на собственных ошибках.

— Он достаточно умен, чтобы понять: когда люди берутся за дело, противное их натуре, они это дело губят, — зло заметил Георгий Матвеевич, повертываясь к Ватуеву. — Не с его робким, домашним характером выходить, как говорится, на мировую арену. Бесхребетные люди, — а свою бесхребетность Карзанов показал сегодня не раз — не могут противостоять жестокому противнику…

Это было уже слишком. Будь он наедине с профессором, Антон, вероятно, выслушал бы его оскорбления покорно. Сейчас же его обижали и оскорбляли в присутствии людей, которые и без того смотрели на него свысока. Антон вскочил с дивана и выкрикнул в скуластое, большелобое лицо профессора:

— Сами вы бесхребетны!.. И меня на свой аршин меряете!..

Пораженный Дубравин отступил назад: он никогда не видел своего смирного, прилежного, «выдержанного», как писалось в характеристиках, ученика таким. Придя в себя, он обрушился на Антона с упреками и бранью. Обиженно ворчавший в ответ Антон вдруг затих: голос Кати, говорившей с Феклой в прихожей, напомнил ему, зачем он пришел к Дубравиным. Антон виновато склонил перед профессором голову. Юлия Викторовна, спеша положить конец «вульгарной сцене», пригласила гостей в столовую выпить чаю. Антон попросил Георгия Матвеевича задержаться на минутку.

— Ну, что еще?

— Я хочу, чтобы Катя поехала со мной…

Дубравин смерил Антона злым, даже ненавидящим, взглядом.

— Сами дезертируете… и хотите еще дочь отнять… Украсть самого ценного и преданного мне помощника…

Круто повернувшись, он направился к двери, но на пороге остановился, оглянулся на Антона и, видимо, не желая, чтобы его слышали в прихожей, подошел к нему вплотную и прошипел:

— Не дам увезти Катю! Она не только помощник, она — мой друг, единственный друг, который понимает меня.