Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

И второе, что толкало от любимого филологического. Никто ведь ее там восстанавливать не будет — нет на то, как написал замдекана, никаких оснований. Значит, нужно будет заново поступать, без всяких скидок и поблажек, к тому же и со шлейфом мерзкой репутации. Так почему бы, если поступать по-новой, не поступать на другой факультет? А филология пусть останется несбывшейся любовью.

Однако, как учит Просвещенная Мать (сокращенно ПМ, что может быть еще расшифровано как Пропасть Мудрости) Алла Константиновна, нужно сосредоточить внимание не на нерешенных проблемах и неприятностях, а, напротив, на крупинках и осколках, которые зажаты в ладонь или валяются под ногами. Их-то как раз и рекомендуется поднимать, обдувать и лелеять. Как с ними-то обстоят дела?

Ну конечно же, как и следовало ожидать, главное счастье — работа. Странно, да? И даже чуточку смешно. Но не вся работа, конечно, а только та ее часть, которая может быть отдана общению с книгой, когда есть какой-нибудь закуток, где и откуда тебя никто не дергает, есть эта книга, будь то Сологуб, Достоевский, Цветаева или Бабель, и ты паришь, грезишь или хлюпаешь носом (Да нет, что же это в самом деле такое? По какому праву все это делается? Я с вами уеду; за каретой вашей побегу, если меня не возьмете, и буду бежать что есть мочи, покамест дух из меня не выйдет) — так сказать, реальность номер три, если вернуться к самолетным размышлениям, и осколок, по воззрениям ПМ Аллы Константиновны. Это Раз. Такое Раз, что его — может быть, права ПМ — на всю жизнь хватит, всю жизнь на нем построить можно.

Но ведь есть и еще кое-что. Пусть по мелочи, но есть все-таки. Ну, например, когда ты лежишь на старом, отслужившем свой срок в каком-то общежитии, а потому и не очень чистом матраце, лежишь на животе (в спортивном костюме, разумеется), поддерживая левой рукой мелкашку, выполняешь под присмотром архитектора С. стандартное упражнение, и отдача, войдя в плечо, прокатывается по телу и гаснет в пояснице — та-тах! — словно налетаешь на что-то. Физиология, конечно. К состояниям души и очередным реальностям отношения не имеет. Но без нее как? Это Два.

Три — это, наверное, Софья Исааковна, осколок родного разбившегося детства, подружка верная моя. Это, конечно, тоже из разряда душевного (или духовного?), только этот Витя, творец дурнопахнущего искусства, все время теперь между ними, а когда его нет, Софьюшка все равно сама не своя, словно все время прислушивается, не идет ли, не свистит ли под форточкой, как собачке какой (один из его излюбленных шедевров). Но и в этой своей душевной растрепанности она мила Нине по-прежнему.

Где-то тут, рядом с Софьей Исааковной, завсегдатаи библиотеки — и светящие издали, как настольными лампами, своими головами за столами читального зала, и такие, как бодрячок-боровичок Вадим Алексеевич, когда-то очень известный артист-певец, а сейчас на пенсии, но нее равно целые дни шатающийся по театру и к ним, и библиотеку, регулярно заглядывающий, раз они нее еще в одном помещении, а книги он любит, с яростью хватает припасенную новинку. Ни с одним из них, а их человек пять наверное, Нина еще и словом не перекинулась. Но что слова? Слов и про себя каждый много знает. Слова пока не нужны. Главное, что есть эти люди, единомышленники в тайном деле, которое пока или еще не началось, или надежно законсервировано, но раздастся команда (тоже неслышная, конечно) и каждый из них займет в нем свое место, и Нина рядом с ними. А пока можно и не здороваться; чтобы не выдать никому секрета. Вот это, пожалуй, уже не душевное, а духовное. Но не все ли равно?

Да, ну еще и мама, конечно. Мамочка. Строгая и аккуратная, порядочная и умна Алла Константиновна. Чуть про нее не забыли! А это уж и вовсе свинство. Разве это не тот осколочек добра и любви, на котором можно построить целую жизнь? Уж мама не подведет и не выдаст, это бесспорно. Только что это будет за жизнь? Размеренная, интеллектуальная, интимные чаепития и разговоры о возвышенном в первом часу ночи (так и до балета докатимся, но не сразу, конечно), будет вот такой бесконечный синий чулок на все оставшиеся голы. Но ведь не все же время беситься? Может, Хватит уже? Может, и хватит, но вот только как строить всю жизнь на этом осколочке, если она, возводимая таким образом, уже и сейчас непрочна, потому что лжи в ней немало: не знает ведь ничего Алла Константиновна об инциденте на Стромынке (она ведь Нину до сих пор, наверное, девочкой считает, ни про Петю, ни про Алика не догадывается даже), не знает, что никакого академического отпуска нет, есть отчисление без всякой надежды на восстановление, — вот сколько лжи в сравнительно еще небольшом и невысоком строении. Как же его дальше строить? Выйдет ведь все (или почти все) наружу, и здание развалится. Ну, положим, и Алла Константиновна, Премудрая Матерь, не без греха. Один неизвестный папочка чего стоит. И еще, наверное, что-нибудь есть, потому что в жизни все бывает. И это тоже здание не укрепляет. Так какое оно будет?