Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

А тут от мамы письмо. Сначала, казалось бы, ничего особенного — хорошее обычное письмо из тех, что Алла Константиновна присылала примерно раз в две недели, не реже. Анализ Нининой информации (довольно сдержанной, хотя и по-прежнему доверительной), некоторые советы и указания (в мягкой, ничуть не категоричной форме), магаданская хроника (иногда — с элементами юмора). Может быть, то, что последовало за фразой «Да, вот что я хотела еще написать тебе…», Нина и восприняла сначала как некоторую, не слишком, может быть, веселую шутку, скорее как самоиронию, свидетельствующую о нормальном мамином моральном самочувствии, о том, что она унынию не предается и нос не вешает. В письме Аллы Константиновны это выглядело так:

«Да, вот что я хотела еще написать тебе, раз ты теперь уже настолько большая и умная, что самостоятельно переходишь даже самые оживленные московские улицы и уверенно минуешь прочие трагические опасности («Похоже на намек, — подумала в этом месте Нина. — Но едва ли. Не может она быть такой жестокой»), и поэтому поймешь меня («Можно подумать, что я ее раньше не понимала. Нет, тут что-то новенькое»). Дело в том («Ах ты господи! Как резину тянет! Ну скорее же, скорей!»), что в моей жизни появился человек, который неожиданно для меня самой занял в ней очень большое место. Надеюсь, что ты не будешь смеяться над своей старой и не очень счастливой матерью («Надейся, надейся!»), над этим откровенным признанием («Ну да — я вам пишу, чего же боле…») и поймешь, что после твоего отъезда, а вернее после того, как у тебя в Москве все так благополучно устроилось («Ну и хитрая ты штучка, мамочка! Выходит, что я во всем и виновата. А как же камушек, частица, песчинка, на которой все строилось? Ее-то ведь никто не забирал!»), в моей жизни образовалась пустота, в которой я места себе не находила («Ну да, тут он тебе на голову «свалился!»). Конечно, этот человек появился не вдруг («Ах, вот так, значит!»), я уже давно знала его, вернее — знала о нем, о том, как он мужественно борется с постигшим его несчастьем и одиночеством, и не могла, хотя бы издали, не уважать его («Ну и продолжала бы в том же духе. Чего еще надо-то?»). Но, видимо, не должен человек жить один — это раз. А потом и сила личности этого человека такова, что притягивает неумолимо. Поэтому так и случилось, что твоя мама на пятом десятке лет оказалась невестой. Но ты ведь не будешь надо мной смеяться? У тебя хватит души, чтобы понять меня и не осудить. Я с нетерпением и страхом жду твоего приезда на каникулы. Поверь мне, что в сорок с лишним лет начинать новую жизнь труднее, чем в восемнадцать, и — в это поверить, наверное, еще труднее, ты еще так молода — все-таки можно еще и что-то строить.

Я понимаю, что это известие будет для тебя как гром среди ясного неба, что эта ситуация тяжело ляжет тебе на плечи («Боже мой, она еще в риторике упражняется — как гром, тяжело ляжет…»), но ты не спеши с выводами, не впадай в роль судьи, которому надлежит наказать преступников или оправдать невиновных. Все намного сложнее и проще. От твоего решения, от твоего отношения к тому, что у нас случилось, конечно, многое будет зависеть в моей, да и в твоей жизни тоже. Но ты уже взрослый, почти самостоятельный человек, а я — как это ни покажется кому-то странным — тоже человек и тоже имею право на какую-то частицу счастья. Так что твое решение, каково бы оно ни было, не может быть приговором, но принести нам всем счастье взаимопонимания или нарушить его — может. Поэтому я так жду и, не скрою, боюсь твоего приезда. Но ведь все равно это придется когда-то решать, так что откладывать не стоит, доченька».

Слово-то какое — доченька! «Доченьки, доченьки, доченьки мои, будут у вас ноченьки, будут соловьи!» Впрочем, какой уж тут Вертинский. Здесь совсем другие слова куда лучше подходят: «Я знаю, меня ты не ждешь и писем моих не читаешь, встречать ты меня не придешь, а если придешь, не узнаешь». Тяжелые, гулкие слова, словно склеп замуровывают какой-то. Или то окошко в их комнатке в Школьном переулке, через которое она видела, как бежит, спотыкаясь, от библиотеки к дому ее мама-мамочка, как она останавливается перед оградкой, нахмурившись, и вглядывается, что ей Нина пальчиком показывает: «Иди сюда скорее!» или «Нет-нет, не подходи!» Кажется, у них и такая еще игра была, если у обеих ничего огорчительного нет, — словно Нина ее в дом скорее зовет или, наоборот, не пускает: не приходи, без тебя лучше.