Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

В-третьих, кроме Тани, Льва Моисеевича, мамы Анны Павловны, брата Бориса, который смутно упоминался и постоянно отсутствовал, в квартире постоянно промелькивали какие-то малоразличимые личности пожилых, а то и преклонных лет, из чего можно было заключить, что семья у Канторов состоит не из четырех человек, а гораздо большего числа квартиросъемщиков, что также оправдывало наличие столь громадного помещения.

В-четвертых, все в этой квартире (точнее — доме, конечно) дышало такой стариной, было таким стародавним, начиная даже с ее (его) расположения (Солянка, Полянка, Якиманка, а рядом, в том же языковом ряду, — Ордынка, Стромынка, Петровка, все старые, старинные даже места и названия); сама квартира — ее размеры и планировка, обстановка, предметы обихода, в числе которых старина была определяющей: всякие там вещицы, шкатулочки, канделябры, сервизы, но без снобистского коллекционирования, без музейного благоговения, а именно предметы обихода, в котором современные вещи — льняные скатерти, например, или румынский сервиз «Мадлена» (подарил, наверное, кто-нибудь) выглядели странными пришельцами, все это казалось настолько прочным, что не возникали (или, возникнув, скоро гасли) мысли о неестественности всего этого в наше время, а так же предположения и догадки. Ну и радушие, конечно. Может быть, не так трудно быть радушным и гостеприимным, когда у тебя семи- (или сколько там?) комнатная квартира, но ведь то, что ты не прячешь это великолепие и сама в нем не прячешься, несомненно, свидетельствует в твою пользу. А гости в этой квартире, кажется, вообще никогда не переводились. Они были, наверное, у каждого члена семьи свои, в том числе и у Бориса, который неизменно отсутствовал, — его нет, но кто-то его дожидается или кого-то он прислал с приветом или поручением. К тому же гостеприимство было безо всяких застолий, возлияний и обжорств (это выглядело бы вульгарным) — всего лишь чай или кофе, на выбор, с какими-нибудь немудрящими бутербродами, гостя могут попросить сноситься в магазин за хлебом, колбасой или сыром — что будет, лишь бы в очереди не стоять. Можешь и с собой какой-нибудь простенький тортик (желательно «Пражский», если свежий) или ту же колбасу принести — хозяев это не обидит, а ты будешь чувствовать некоторую причастность к их домашним делам, что приятно, конечно. Хотя — и это несомненно — никакими яствами не окупишь удовольствия от посещения и царящего здесь общения. Да и попрут тебя наверняка, если придешь с дорогими угощениями, а если не попрут, то, несомненно, дадут понять, что не стоило тратиться, ни к чему.

Вот такой это был дом, в который вошла Нина после своего затворничества (владеть конем и саблей научился и наконец из келии бежал к украинцам в их вольные курени. Про коня понятно, так как амазонку без него не представишь — «Будь готов, амазонка, вскочить на коня», с саблей уже сложнее — не та эпоха, к тому же владение саблей требует, наверное, немалых физических усилий. А уж к украинцам Канторы никакого отношения: не имеют, скорее наоборот — принадлежат к тому народу, над которым украинские казаки, в гоголевском пересказе хотя бы, постоянно измывались).

Сейчас уже трудно вспомнить, что было поводом для первого посещения. Наверное, не день рождения Тани и не какой-нибудь праздник, а что-нибудь деловое, будничное — книги, скорее всего. Таня как-нибудь в разговоре обмолвилась, что у нее есть «Вечер» Ахматовой (первая ее, Анны Андреевны, книга!) или другой раритет — Гумилев, например, столько лет не переиздававшийся, и Нина, охнув, присела даже: «Не может быть!» (это — о наличии таких книг в домашней библиотеке). Вот тогда, наверное, приглашение и последовало.

А потом, это было не раз и потому сомнению не подлежало, Нина скользила пальцами, едва касаясь, по ветхим корешкам тоненьких сборников, словно по клавишам необыкновенного, божественного инструмента, которому доступны любые созвучия, задерживаясь, чтобы щелкнуть тугую спину какого-нибудь фолианта (сброшюрованный по два тома Жуковский в издании Маркса — восемь томов в четырех книгах), такое бешеное стаккато звенело в ее душе, такая музыка, рядом с которой победные песни амазонок были примитивными маршами наглой солдатни или просто похабщиной.

Таня не «жидилась» (детское словечко) с книгами, давала их почитать, но такие брать домой, даже если тебе их прямо в сумку, заметив твою растерянность, запихивают, было немыслимо: ну а если меня сейчас машина задавит, или в общежитии украдут, не меня — книгу конечно, или еще я не знаю что случится — что я скажу? Ведь подумают, не могут не подумать, что я присвоила, украла, взяла себе, и это предположение будет не лишено оснований, потому что, взяв эти книги, ну хоть одну из них, отдавать ее не хочется. Лучше уж тут почитать.