Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

знался: «Правду баба говорит — уж такой я сотворен!» Лицо его посуровело, и, глядя немигающими глазами в зал, он заговорил с хрипотцой, волнуясь и сбиваясь: «Потачки мне, конешно, не давайте!.. Чуть что... если зарвусь — не щадите! Вяжите по рукам и ногам и гоните с глаз долой!.. Помните моего покойного тезку Егорку Чурова? Он, бывало, как напьется, так на всех с кулаками лезет, а в своем доме рушит, что попадает под руку: самовар так самовар, посуда — так бей посуду! Не удержи его — он печь развалит и за крышу примется!.. Женка с перепуху звала соседей, они вязали Егорку, и он сразу становился смирней смирного... Вы же меня тверезого выбираете и не первый год знаете — я своих сил, какие есть, не пожалею!.. Но и вы не жалейте меня, если я покажу свой дурной характер!..» Его не дослушали, и над головами людей взметнулись и закачались живые руки и долго не опускались... О Лузгине совсем будто забыли, хотя он сидел за столом президиума, не поднимая глаз, положив на кумачовую скатерть вздрагивающие руки. Но в конце собрания выскочил на середину зала кладовщик Сыроваткин, покрутил жилистой шеей и попросил слова. «Мы должны, граждане колхозники, поблагодарить родную нашу партию и правительство, что они помогли нам вывести на чистую воду таких горе-руководителей, как Аникей Лузгин!» Зал взорвался негодующими криками: «Ах ты, лизоблюд окаянный!», «Связать его одной веревкой с Аникеем и под суд!». Люди не успокоились до тех пор, пока не решили передать дело о бывшем председателе и его помощниках в районную прокуратуру. Расходились глубокой ночью, под звездами, гомонили на всю деревню, и до самого рассвета не гасли в избах огни...

— Константин Андреевич!

Наперерез через улицу бежала Васена, точно сигналя ему красной, зажатой в руке косынкой, как крылья бились полы ее черной распахнутой тужурки.

— Что случилось? — Константин бросился ей навстречу, выронил из рук кочан.

— Не пугайтесь! Ничего страшного! — Васена тяжело дышала, глядела на Константина, будто не узнавая его.— Какой вы чудной без бороды!..

— Какая чепуха! — Он по-прежнему ждал, встревоженный одним ее видом.— Да говорите же, в чем дело!

— Наши уезжают из Черемшанки!

— То есть как? — растерянно спросил Константин.— Вся ваша семья?

— Нет, не вся!.. Тятя с мамой и Ксюша!

— Как это? Я только вчера видел Корнея Ивановича на ферме, и мы вместе кое-что придумали...

— Ну вот, а сегодня ночью он ходил по избе и вздыхал... Я подумала, что он заболел, и спрашиваю: тебе, мол, нездоровится, тятя? «Да нет, просто не спится...» А утром, как сели за стол, он и объявил, что решил уехать в город насовсем... С ним, дескать, поедет мать, и Ксюша, и дедушка, если захочет... Ромка и Дым стали его уговаривать, но нашего тятю с места не сдвинешь, когда он что задумал...

— Пойдемте сейчас же к вам! — решительно заявил Константин и взял Васену под руку.— Нельзя, чтобы они уезжали, поймите! Ради чего же мы добивались справедливости? Чтобы такие люди, как ваш отец, покинули родную деревню? Нет! Нет! Мы должны уломать его!.. А Ксения Корнеевна — ее-то что заставляет уезжать отсюда? Ее-то уж я совсем не понимаю!

— Мне кажется, что она уезжает из-за вас...

Ему показалось, что он ослышался, но в Васене все было вызовом — и чуть осипший от волнения голос, и бледное, почти бескровное лицо, и застывшие в напряженном изломе брови.

— Вы большая выдумщица, Васена! — опустив голову, сухо сказал Константин.

— Не верите? — Васена резко отняла локоть и, отстранясь от Константина, смотрела на него с испытующей строгостью.— Она сама призналась мне, что не хочет жить там, где вы живете... Раньше я, дурочка, думала, что она на самом деле ненавидит вас, и еще защищала, спорила с ней, а теперь все поняла... Она же сама с собой борется, она просто бредит...

— Ну зачем вы? Не надо! — настойчиво попросил Константин.— Не будем об этом...

— Ага! Не будем? Я так и зиала! — словно уличая его в чем-то, злорадно проговорила Васена.— Впрочем, как знаете, мне все равно!.. Хоть оба отсюда сматывайтесь, не жалко! Слышите?

Она заплакала и бросилась бежать по улице.

— Васена! Куда вы? Погодите!

Он кинулся было следом за нею, но наткнулся на туго натянутую веревку и чуть не упал. Веревка была привязана к вбитому в землю колышку, и на другом ее конце ошалело металась белая коза. Константин остановился, вытер вспотевший лоб и медленно зашагал дальше. Где-то

в соседнем дворе жалобно мычал теленок, перекликались, пробовали голоса петухи... «Ну хорошо, догоню я ее,— думал Константин,— а дальше что? Ведь не могу же я сказать ей то, что она хочет услышать от меня! А сказать ей правду — значит оттолкнуть от себя человека, может быть, самого преданного и близкого мне во всей Черемшанке, если не считать Ксению...» О Ксении он думал не переставая с того памятного бюро, когда их исключили из партии и когда она стояла у стены, бледная и гневная, и глаза ее горели мятежным блеском. Если бы он не чувствовал в тот день себя таким униженным и бессильным, он пришел бы к ней и признался во всем... Чего же он ждал эти три месяца, на что надеялся?.. Когда-то он трусливо и малодушно бежал от нее, боясь, что она станет обузой, помешает совершить в жизни что-то настоящее, а возвратись через десять лет, снова ничего не понял — ни ее чувства, ни ее метаний. И может быть, теперь терял ее второй раз в жизни, но уже безвозвратно...