Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит

— Химия сейчас самое важное. В этой пятилетке.

Девчонка кивнула не очень уверенно и в свою очередь спросила:

— А вы кто?

— А мы шахтеры. И отец, и брат.

— У тебя один брат?

Кузька помолчал и неохотно ответил.

— Два.

— Вот счастливый! У меня — никого… А второй — кто?

— Какая любопытная! Кто да кто. Зачем тебе?

Где-то за домами, то ближе, то дальше, женский голос звучно выкликал какую-то Галинку-Галю-у… Уж не ее ли? Но девчонка и ухом не повела.

— А ты в каком классе?

— В шестом… перешел.

— А я в третьем… перешла.

Кузька только успел подумать, что девчонка еще мелкота, как она придвинулась поближе и чистосердечно предложила:

— Давай дружить, а?

Он подумал, что она все-таки молодец, не заревела и вообще ведет себя что надо; не отвечая, спросил:

— Как тебя звать-то?

— Галина. А тебя?

— Кузь… Константин.

— А Кузь это что?

— Это меня ребята зовут так. Кузька. Кузьменко моя фамилия.

— И я тебя буду звать Кузька, хорошо?

— Зови, мне-то что!

— В гостинице такая скучища! Ребят ни одного, внизу рояль стоит, а играть запрещают. Ты ко мне приходи, у папы такие альбомы есть! В красках. Придешь?

— С чего я вдруг пойду?

— А просто… Ты в этом доме живешь?

— Не. Вон в том, где дуб, видишь? А эти альбом о чем?

— Научные, — туманно ответила Галинка: должно быть, не читала в них ничего, только картинки смотрела.

— А я тут два дня вредителя выслеживал.

У девчонки округлились глаза, округлился рот — вот это да!

— А ты думала, о бдительности просто так пишут?

Галинка растерянно молчала: она совсем об этом не думала и не читала.

— А он чего делал?

— Ничего не делал. Ходил, смотрел. С фотоаппаратом. Я ему два снимка засветил. Обломком зеркала.

Он не торопился рассказывать, наслаждаясь ее потрясенным видом.

— А он… чего снимал?

— Землянки, — с презрением бросил Кузька. — Делал вид, что снимает старорежимные землянки. А поверх них завод видно, чуешь?

— Чую… А потом? Арестовали его?

— Исчез он куда-то. Сел на трамвай и уехал в город. Я и туда ездил. Не нашел.

Конец рассказа получился слабее начала, Кузька и сам почувствовал это, и по лицу девчонки видно было. Она оглянулась, запоминая место.

— Так ты в том, где дуб? Я завтра приду после обеда, ладно? И свистну.

— Свистнешь?

Она сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула — не хуже мальчишки. И сразу из-за домов донеслось:

— Галин-ка! Галю-у!

Галинка пригладила без особого успеха волосы, придержала одной рукой бант, а другой рукой сильно дернула за прядку, на которой он держался, чтобы бант встал на место.

— У тебя все лицо вишней перемазано.

— Ну и пусть.

— А ты скуластая.

— Это я в папу. Папа тоже скуластый.

— Тебя кличут?

— Кого ж еще?

Она звонко отозвалась: «Иду-у-у!» — и, не прощаясь, побежала на зов, вздымая тучи пыли.

Перейдя по камням черное болотце в отроге Дурной балки, друзья поднялись к крохотной мазанке, притулившейся на скате.

— Ты жива еще, моя старушка! — пропел Липатов.

Саша на минуту остановился, оглядел и землянку, и кособокий очаг с высокой кривой трубой, стоявший в пяти шагах от нее, и разросшиеся, пышно цветущие кусты шиповника.

— Цветут, — посуровев, отметил Саша и прошел, склонив голову как перед могилой.

Когда-то, несмышленышем, он ненавидел эту убогую землянку и чудного старика, жившего в ней. Старик был до жути худ, жилист, остронос. Его руки с длинными пальцами всегда шевелились, будто хватали, мяли что-то невидимое. В Нахаловке старик слыл «тронутым», мальчишки смеялись над ним, и для Саши было страшным открытием, что этот «тронутый» — его дядя. После похорон матери дядя цепкой рукой взял Сашу за плечо и повел к себе.

Что это был за диковинный человек! Один из старейших шахтеров в поселке, он в молодости много пил и случайно пережил памятную в Донецке катастрофу, когда от взрыва газа погибла в шахте вся смена, пятьсот тринадцать человек. Было это в понедельник. Запив в субботу и закатившись «гулять» на соседнюю шахту, Дядя явился домой во вторник, когда его жена уже сутки считала себя вдовой. С тех пор он стал пить еще больше, оглаживая бутылку и приговаривая:

— Спасла, родимая! Выручила, милая!

Как и почему покинула его жена, никто толком не знал. Когда Саша поселился у дяди, тот жил один, почти не пил и в шахте не работал: болел силикозом. Целыми Днями старик читал, философствовал и что-либо придумывал. Одно время он решил культивировать шиповник, для чего пересадил к мазанке несколько кустов, подрезал их ветви, удобрял землю, поливал кусты каким-то раствором, оставлял только самые крупные бутоны и рано утром, как ребенок, бежал посмотреть, не произошло ли чудо, не распустилась ли роза… Где-то прочитал он о лечебных травах, увлекся, бродил по степи в поисках каких-то особых трав, неизвестных медицине, варил их и настаивал на водке, устраивал причудливый смеси — и уверял Сашу, что вылечится сам и будет лечить других лучше всяких докторов. Однажды он заявил, что берется за ум и обеспечит верный заработок, чтобы Саша мог учиться. Два дня он малевал огромную вывеску: