Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

И как только он ушел, Марья сама налила в стакан мужа водки, залпом выпила его и заставила то же самое сделать Нину.

— Это чтобы у тебя голос прорезался. Спой что-нибудь.

Трофим Матвеевич ушел — надо хоть жену его ублажить. К тому же Нина знала, что если в председательском доме Трофим — голова, то Марья — шея, а это значит, что куда она захочет, туда голову и повернет.

И Нина завела старинную чувашскую песню. Обычно ее поют двумя голосами: старым и молодым, а Нина умела делать это одна. Да еще как умела!

это Нина выводила глуховатым старческим голосом. Затем делала небольшую паузу и звонким, девичьим:

Захмелевший Виссарион Маркович начал поддерживать жену простуженным баритоном:

Но хоть и пьян был Виссар, но знал, что за дочь должна петь только одна Нина:

Марья слушала, подперев голову ладонью. Не себя ли она видела в той песенной доченьке?! Она, самая младшая в семье, тоже росла в достатке и не знала ни в чем отказа.

А хозяева продолжали:

Дальше родители предлагают любимой доченьке полные сундуки добра, но та отвечает, что и добра ей не надо, пусть его воры украдут.

И вот конец песни:

Маленькое личико Нины преобразилось, засияло в улыбке, задорно засверкали черными бусинами глаза и, широко раскинув руки над столом, она удало закончила:

Не первый раз слышит Марья эту песню, но сегодня она почему-то особенно тронула ее. Тронула до слез.

А Нина уже заводила новую. Что за голос у этой маленькой худенькой женщины! Так бы сидел и слушал хоть всю ночь. И даже когда застолье уже подходило к концу, когда был налит зюл-курки и Марья засобиралась домой, Нина все еще продолжала петь;

Так с шутками-прибаутками Нина и проводила свою уже изрядно захмелевшую кумушку. II хотя еще в избе был выпит зюл-курки, Нина вынесла рюмку во двор и заставила выпить еще. А на прощанье еще и дважды наказала, чтобы завтрак Марья не готовила, а приходила наутро вместе с мужем опохмеляться.

Разомлевшей Марье поначалу показалось, что на воле так же тепло, как и в избе. Ветра нет, пахнет сырым тающим снегом. Село спит. В своем доме тоже света нет, значит, и Трофим лег спать. Наверное, уже поздно. А домой идти не хочется.

Марья захватила горсть снега и приложила к разгоряченному лбу. Голова вроде бы просвежела, мысли потекли ровнее.

Она стояла под старыми ветлами на берегу речки. Они, эти ветлы, видели Марью в пору любви. Здесь, под ними, ее впервые поцеловал Сергей… Она и по сей день не знает, почему так робела перед ним. Сколько сявалкасинских парней на нее заглядывалось, по она ни одного из них и близко к себе не подпустила. А этот пришел и сразу же завладел ее сердцем. И тогда тоже была ранняя весна…

Расцвела яблоня — быть яблокам. Бывает, что и заморозки ударят, и град побьет цветы, но придет осень — хоть немного, хоть сколько-то яблок висят на ветках.

Не так ли бывает и с человеком: побьет-помнет его жизнь, сердце морозцем прихватит, а он все равно продолжает надеяться на лучшее, все равно надежда не покидает его…

Когда Марья узнала, что инженер леспромхоза Сергей был женатым, она три дня не выходила из дому, не открывала свой магазин. И тогда была тоже ранняя весна, разве что снег был уже совсем на исходе. И это сколько же лет с тех пор прошло? Шесть? Семь? Нет, уже восемь…

Она уже знала, что забеременела, когда ее посватал Прыгунов. Пришлось согласиться. Через полтора месяца после замужества она сделала аборт, и с тех пор детей больше не было…

Марья вздрогнула, услышав, как кто-то, насвистывая, идет с верхней улицы. Она тоже медленно пошла к своему дому. Получилось так, что дороги с идущим сверху человеком у них пересеклись.