Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

Ты увидишь, как на лугах, словно собравшись на совет, стоят стога, а шесты на них, точь-в-точь как пушки, нацелены в проплывающие облака. И тебе, как десять или пятнадцать лет назад, захочется побегать по скошенному лугу у тех стогов и поиграть со сверстниками в прятки.

С наступлением темноты засверкают, затрепещут огоньки родного села. Не как в городе — густые, почти сплошные, в несколько этажей. Здесь они рассыпаны редко, как светлячки, и от того всегда интересно глядеть на их таинственное сияние. Огоньки эти куда-то манят, что-то обещают, и ты подолгу глядишь на них и не можешь оторваться: не в детство ли они манят, не беззаботную ли радость юности обещают?!

Родное село… Избы и сараи, гумна и огороды, плетни, частоколы. И чудится, что избы впряглись в лямки плетней и частоколов и тянут за собой сады и огороды. И когда видишь выпавшее звено огорожи — кажется, что оборвался тяж, тянувший и тебя к родному дому. Куда, куда тянет тебя этот дом? Неужто так прочен канат, связывающий человека с теми местами, где прошли его детство и юность?!

Срезанные лопатой снежные глыбы медленно сползают с крыши и гулко ухают на землю. Одна сторона крыши уже чистая, и Павел перешел на другую. Работа вроде бы и не тяжелая, а пришлось расстегнуть пиджак и сбросить варежки — жарко!

— Привет целиннику! С приездом!..

В открытых воротах стоял Санька. Фуфайка расстегнута, сапоги, в которые заправлено галифе, начищены до блеска, а из-под черной каракулевой шапки выпущена — явно для форсу — кудрявая прядь.

Павел обрадовался приходу приятеля-сверстника.

— Салам! Ты еще не забыл стихов, которые учили во втором классе… А гляди-ка, как в плечах-то раздался — не узнать.

— До тебя далеко. Не то племя. Отец-то еще ничего, а мать маленькая. Наверное, в нее пошел. Как рыба-килька, которую на десять копеек дают до ста штук, — Санька сам же над собой шутил и сам же первый смеялся.

Павел спрыгнул прямо в набросанный снег, и они крепко обнялись.

— Это сколько же… — Санька на секунду наморщил лоб. — Целых шесть лет не виделись. Я уж думал, ты вообще больше в село не вернешься. Как-никак человек известный, прославленный.

— Хватит язык-то точить… Беднячком прикидываешься, словно сам сидел здесь без дела.

— С делом или без дела, однако же ты с орденом, а у нас его нет.

— Нет, так будет, поется в песне. Дело наживное.

— И так может случиться, — Санька перестал улыбаться. — Давай-ка лопату бросай — и айда ко мне. Надо же твой приезд отметить.

— А поговорку забыл: сперва дело кончай, потом стопку наливай.

— Ты брось мне всякими поговорками голову забивать. Пойдем. Дома у меня, сам знаешь, свадебное пиво всегда наготове. А жениться, — Санька опять осклабился в широченной, от уха до уха, улыбке, — а жениться мы еще погодим. На наш век и вдов хватает.

— А я так вот вообще привык жить один и — ничего.

— Э, нет, — Санька, видимо, посчитал необходимым до конца прояснить свою мысль. — Трактористу нужна именно вдовая женщина. Почему? А потому, что тракторист грязен как черт, и какой девушке захочется стирать с него? Разве что какая-нибудь старая дева согласится. Так уж тогда лучше пусть вдовушка…

Павел не удержался, чтобы не захохотать.

— Ты, Санька, видать, наспециализировался по части вдов.

— Может, и так. Пользы больше.

— Ну, хватит трепаться. Пойдем в избу. Хозяйка небось там уже полный порядок навела.

Павел взял дружка за руку, но в тот же момент сенная дверь с грохотом открылась, и на крыльцо с двумя полными ведрами вышла разгоряченная работой, раскрасневшаяся Анна. Увидев ребят, Апиа быстро поставила ведра на крыльцо и тут же, так же резко, снова захлопнула дверь. Только на какую-то секунду мелькнула перед Павлом и Санькой сиреневая, низко повязанная косынка и большие серые глаза под ней.

— Павел! — крикнула Анна за дверью. — Эту воду вылей и принеси чистой. Пока не домою — в избу не пущу.

— Приказы отдает, что твой ротный командир. При такой дисциплинке и не хочешь, да подумаешь о вдовушке.

Павел смеялся, и ему казалось, что вместе с ним весь мир веселится. Потому-то он и не заметил, как при Анне Санька разом смешался и густо покраснел. И куда девались Санькина бойкость и красноречие!

— Я, пожалуй, пойду погляжу, не надо ли… не надо ли корове корма задать. Но ты все же заглядывай.

— Нет уж, ты сам вечером приходи, а то что я — не успел приехать и уже буду в долги влезать. Приходи и товарищам всем скажи. Володе можешь не говорить — Володя знает.