Вячеслав Сукачев - По чистым четвергам…

— И сколько же вам стукнуло? — усмехнулся Виктор Степанович, проходя в комнату.

— Так это… значит, — растерялась Маша.

— Сколько стукнуло — все наши. — Томку смутить было нелегко. — И вообще, у женщин о возрасте не спрашивают…

— Вот как, — Тихомиров с внимательной язвительностью уставился на Томку, стоявшую перед ним в старой вязаной кофточке, и трикотиновой юбке, из-под которой выглядывали тонкие ноги в штопаных-перештопаных чулках.

— Что-нибудь случилось у тебя? — спросила Катя, нетерпеливым жестом отправляя подруг на кухню.

— Да нет, ничего особенного.

— Почему же ты не на работе?

— А ты?

— У меня по графику выходной.

— А я что-то плохо себя чувствую, — с неожиданной грустью пожаловался Тихомиров. — Вынужден был отпроситься.

— Температуру мерил? — Катя внимательно смотрела на него.

— Нет еще.

— Иди к себе и ложись на диван… Я сейчас градусник принесу.

Виктор Степанович послушно удалился, с невольной радостью отметив озабоченность в голосе жены. Вскоре она пришла с градусником, принесла подушку и шубу и, пока Тихомиров замерял температуру, терпеливо сидела у него в ногах. И он, ощущая ее ровное тепло, видя до боли знакомое и близкое лицо, встревоженную сосредоточенность глаз, внезапно задохнулся от одной только мысли, что собирается навсегда расстаться с женой. Впервые он подумал о том, что же будет с нею среди всех этих Томок и Машек? И что будет с ребятишками, которым на самом-то деле до полной взрослости еще расти и расти…

— Давай посмотрим, — протянула руку за градусником Катя. — Ого, тридцать восемь и семь. — Она вопросительно взглянула на него и быстро вышла из комнаты.

«Почему у нас так все сложилось? — тоскливо думал Виктор Степанович, словно впервые разглядывая полки с книгами. — Ведь я ее любил… Точно любил! Да и она меня… А потом, что же случилось потом? И когда? Еще эти чертовы левые проекты, отнимавшие все свободное время. А как было без них? Поди попробуй прокормить семью из четырех человек на сто шестьдесят рублей оклада. Вон, один плащ его восемьсот рублей стоит. А Катина шуба? А Сережку с Оксанкой одеть… Вот и получилось так, что нам личная жизнь стала в тягость. Если выпадала свободная минута, которую я мог провести с Катей, мы тут же заговаривали о семейных проблемах — где взять деньги на покупку ковра или кухонного гарнитура? И как я ни тянулся, мы все же всегда эти вещи покупали последними… Что же, из-за денег все? Скорее всего — и из-за них тоже… А из-за чего еще? Мы ведь так ни разу и не съездили на юг, к морю. Мы и вообще за десять лет отдыхали только однажды: у матери в деревне. А так у нас все то ремонт квартиры к очередному отпуску поспевал, то у меня хорошая „левая“ работа, то Катю просили кого-нибудь подменить… В театр ходили лет пять назад, кино только по телевизору смотрим. — И Виктор Степанович внезапно сам поразился: — Так чем же мы живем? Какая радость нам от этой жизни?»

— На, прими таблетки, — вернулась к нему Катя.

Тихомиров, не глядя, проглотил лекарство, запил теплой кипяченой водой и откинулся на подушку. Он лежал и смотрел на свою Катюху, неприятно пораженный запахом вина от нее, он смотрел на ее располневшую фигуру, не первой свежести домашний халат и впервые за все это винил себя.

«Женщина всегда такая, какою мы ее хотим видеть, думал Тихомиров, болезненно морщась от сознания своей бесконечной вины перед Катюхой, которая при нем, на его глазах превратилась в равнодушную бабу, на которую он хотел свалить вину за это. — Женщина не старится сама по себе, — еще подумал Виктор Степанович, — потому что душу человеческую нельзя состарить, мы просто сами старим ее в своем воображении…»

— Катя, — хрипло сказал Тихомиров, виновато глядя на нее снизу вверх, — Катюха, почему так скверно у нас все получилось?

— Лежи, — тихо ответила Катюха, — тебе нельзя волноваться… Вечером попаришь ноги в горчице и попьешь чаю с малиновым вареньем — все у тебя и пройдет…

— Иди, — еще сказал Тихомиров, — они ждут тебя там.

— А никого уже нет, слабо улыбнулась Катюха и вновь присела к нему на диван и легонько взъерошила его волосы. — Витя, ты совсем у меня поседел… А какие у тебя были волосы!

— Катя, — Виктор Степанович через силу сглотнул, поймал ее руку и прижался губами к ней. — Катюша, я виноват перед тобою…

Почти неделю провалялся в постели Тихомиров. И в эти дни, наполненные глотанием лекарств, прочими всевозможными процедурами, к которым Виктор Степанович всегда относился с отвращением, они как бы заново сошлись с Катей. По крайней мере, он уже не замечал ни ее полноты, ни слегка обрюзгшего лица, потому что высвечено оно было искренней заботой о нем.