Илья Гордон: Вначале их было двое…

Игнат Журбенко пришел в этот поселок недели на две раньше Шалита. Еще на фронте от солдата, прибывшего с пополнением из тех мест, откуда он, Журбенко, был родом, он узнал, что фашисты уничтожили его семью, а дом сожгли. Вскоре после того, как он узнал об этом, Журбенко был тяжело ранен и понял, что в строй уже не вернется. Тут-то, еще на госпитальной койке, Журбенко стал задумываться о своей дальнейшей судьбе. Возвращаться в родные места, на пепелище, ему не хотелось, и он решил пока отправиться к своему дальнему родственнику, жившему в тех же местах, где находился колхоз «Надежда». «Поживу у него, — думал он, — а там видно будет». Но ни родственника, ни его семьи он не нашел на старом месте. И вот, блуждая по окрестностям и не зная, куда двинуться дальше, наткнулся он в какой-то лощине на худую корову, брошенную, как видно, немцами в панике стремительного отступления. Завидев человека, корова подняла голову и хрипло замычала. Журбенко подошел к ней, погладил по крупу, по животу и потянул за сухой, затвердевший сосок.

«Видно, беспризорная», — подумал Журбенко.

Он решил отвести корову в ближайший поселок, напоить, а там, глядишь, и хозяин ее объявится.

Но первым поселком, который встретился ему по пути, оказалась покинутая жителями «Надежда». Идти дальше он не мог — сильно разболелась раненая нога, которую он разбередил во время долгого пути. Журбенко решил остаться в заброшенном поселке и устроиться как-нибудь в одном из пустовавших домов, пока не заживет нога и он не сможет двинуться дальше. Другого выхода у него не было.

…Услыхав человеческий голос в дремучей, как бы первозданной тишине оставленного жителями поселка, Журбенко вздрогнул и оглянулся.

— Товарищ… Браток. — все звал прерывистый от волнения голос. — Откуда ты? Куда путь держишь?

Журбенко остановился. Тяжело дыша, к нему подошел Шалит.

— Да оттуда же, откуда и ты, надо полагать, с фронта… Ты здешний? — услышал он спокойный вопрос.

— Здешний… Глянь, что стало с моим родным поселком, — и Шалит удрученно показал на разрушенные, полуобвалившиеся дома.

— Да-а-а, — покачал головой Журбенко. — Не скажешь ли, куда девались все жители?

— Не знаю — то ли погибли, то ли куда эвакуировались, кто может знать? Вернулся вот домой после ранения и видишь, что нашел… А ты как сюда попал? — спросил его Шалит. — Есть ли тут кто-нибудь еще?

— Никого нет, товарищ, как есть никого, один я.

Шалит вынул из кармана вышитый кисет, полученный им в посылочке, одной из тех, какие тысячами отправлялись в те годы из тыла для фронтовиков, оторвал от измятого полулиста газетной бумаги кусочек и высыпал из кисета оставшуюся от махорки пыль, которой едва хватило на небольшую цигарку. Чиркнув огнивом о кремень, Шалит высек искру и закурил, но, увидев, какими жадными глазами смотрит встречный на цигарку, перестал затягиваться горьким дымом и спросил:

— Куришь?

— Смерть как хочется, — сознался тот, — да где возьмешь табаку, ни крошки нет. Вот уж месяц, как всякую дрянь курю — солому, листья, мох, черт те что… Я думал — ты угостишь.

— Маловато я вытряс из кисета, — ответил Шалит. — Ну да ничего, поделимся.

И он передал Журбенко начатую цигарку. Тот с жадностью затянулся и, медленно выпустив дым, со вздохом вернул цигарку Шалиту. Нохим затянулся в последний раз и опять отдал окурок товарищу. Журбенко припал к цигарке, сосал ее и не мог оторваться. Огонь стал обжигать ему губы, а Журбенко все не мог заставить себя выплюнуть драгоценный окурок…

— Дня три совсем не курил, — сказал он, как бы оправдываясь.

— Я по себе знаю, как трудно без курева, — примолвил Шалит. — Сколько раз в окопах, когда, бывало, вовремя не доставят махорку, мы вот так же раскуривали одну цигарку на двоих, а то и на троих — даже на пятерых случалось.

— Спасибо тебе, браток, — поблагодарил Журбенко. — Отвел душу.

Дружно выкуренная цигарка сблизила недавних фронтовиков, обоим начало казаться, что они давно уже знают друг друга. Они присели на небольшие кочки, скрытые кое-где в высокой траве, и стали беседовать, рассказывая друг другу все, чем была заполнена их жизнь до этого часа, когда так неожиданно скрестились их нелегкие дороги в этих глухих, заброшенных местах. Каждый говорил о своих родных и близких, каждый, не таясь, открывал другому свою растревоженную душу.

— Где ты думаешь поселиться? — спросил Шалит у Журбенко. — Оставайся тут. Куда ты потащишься с больной ногой?

— Посмотрю, — неопределенно ответил Журбенко.