Александр Поповский - Человеку жить долго

— Вообрази такой случай, Арон. Из окна моей теплицы в ботаническом саду я вижу частенько молодую пару, видимо мужа и жену. Они садятся на велосипед, увешанный свертками и корзинками, он у руля, она на раме, и уезжают. Время рабочее, куда их несет? Вышел я как-то и спрашиваю: «Разрешите узнать, куда держите путь?» — «На охоту», — отвечает он. «Без ружья?» — «Ружье, — говорит его спутница, — у нас на месте припрятано». Разговорились, и чего только я не узнал! Ты поверишь, что беляк, настигнутый хищником, ложится на спину и отбивается лапами? Выходит, что заяц не так уж труслив и до последней минуты не сдается. Ведь нечто подобное бывает и с нами: сколько людей, беспомощных с виду, на войне оказались героями! Разберись, где граница слабости и силы. Или вот еще другое. Молодая утка в минуты опасности по привычке прячется и ныряет, забыв, что у нее крылья… Есть ведь и люди такие: им бы только крыльями взмахнуть, до неба взовьются, а они в щелку забились, молчат…

Анна Ильинична смотрит на мужа и вспоминает, каким он был, когда они встретились впервые. Невысокий, но стройный, черноволосый, с серыми, отливающими зеленоватым блеском глазами. Он был узок в плечах и необыкновенно худ. Милая, добрая улыбка очень шла к его смуглому лицу. Он и сейчас ей кажется таким, только виски побелели и поблекли глаза. Очки и микроскоп истомили их, и взгляд стал рассеянным, усталым. Как много значит выражение глаз! Муж кажется ей порой растерянным, беспомощным. В прошлом он каждый год отправлялся в экспедицию, бывал в Средней Азии, Сибири, на Урале и возвращался окрепшим и загорелым. Загар оставался до следующей весны. Последние десять лет он никуда не ездит, все время проводит в лаборатории или у себя в кабинете. Загар давно сошел, зной и холод не обжигают больше лица, и оно поблекло. Эту бледность теперь ничто не изменит: ни ветер, ни солнце, ни зной.

Арон Вульфович все еще смеется, наивность друга смешит его: профессор упрям и легковерен, как дитя. Анна Ильинична готова с этим согласиться.

— Совсем недавно он завел знакомство с пастухами, — рассказывает она, — и мои знания об овцах значительно пополнились. Я узнала, что овцы близоруки, а козы — дальнозоркие поводыри. Именно поэтому их ставят впереди овечьего стада… Узнала я также, что есть такой овод, который впрыскивает семена своего будущего потомства в ноздри овцы. При виде его испуганные животные топают ногами, сбиваются в кучу и пригибают головы к земле…

Она не осуждает его, наоборот, ей всегда это нравилось в нем. Надо же быть таким жадным к жизни! Все его занимает и волнует. Ничто из услышанного не пропадет, все пригодится. На лекциях он не забудет рассказать студентам о козах и овцах, о беляке и оводе…

«Да, он все такой же, — нежно поглядывая на мужа, продолжает она размышлять, — нисколько не изменился. Ему по-прежнему некогда, нет свободной минуты, впереди великая цель, ей одной принадлежит его жизнь. Во имя этой цели он, уезжая в санаторий, прячет в чемодан микроскоп и даже мольберт. Там его, конечно, разоружают, и он, вернувшись домой, дает себе слово никогда в этот санаторий не ездить. И в гостях он не остается без дела — осмотрит книги в шкафах сверху донизу, переберет фотографии, зарисовки, заглянет в чужие рукописи… И гулять ему некогда. Года два занимал его испанский язык, лет пять — скандинавские, а сейчас он изучает японский… «Не люблю, — говорит, — чужих переводов, в них ошибок тьма…»

Обменявшись с мужем нежной улыбкой, она деловой скороговоркой закончила:

— Полагаю, что вы тут без меня не поссоритесь… В этом доме ведь только и стоишь на часах.

Ее притворная усмешка не смягчила впечатления от сказанного. Друзья переглянулись, и один из них понял, что за этими словами скрывается грустная правда, одна из тех, от которой ни улыбкой, ни гримасой не отделаться. Внезапная перемена на лице профессора, его виноватый и растерянный вид подтвердили подозрения Арона Вульфовича, и он промолчал.

Прошло немного времени. Каминский успел перелистать глубокомысленный трактат о генетике, заглянуть в объемистый гербарий и напеть себе под нос какую-то песенку. Свиридов задумчиво глядел в окно.

— Ты счастливец, Самсон! У тебя жена, и какая! Дети — один другого лучше, а вот у меня никого нет! Есть ли что-нибудь страшнее одиночества? — с глухим вздохом закончил он.

Свиридов, не отрываясь от окна, задумчиво сказал:

— Ничего, конечно, страшнее нет, но бывает и так — людей вокруг тебя много, все близкие, родные, а ты одинок.