Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Неделин не торопился представлять Лескову трибуну, нужно было предварительно выяснить мнение остальных членов совета. А когда он сказал: «Слово имеет руководитель группы автоматики товарищ Лесков!» — по собранию волной покатилась тишина: люди прекращали перешептывания, усаживались поудобнее, лицом к председательскому столу. Крюк с недоумением посмотрел на Неделина: он уловил охватившее собрание возбуждение, но не понимал причину его.

Лесков начал свою речь заготовленной заранее фразой:

— Товарищи, я позволю себе… — но вдруг забыл, что именно он собирается себе позволить. Тщательно разработанный план выступления пропал, словно его утянули из-под руки. Лесков заглянул в блокнот, там мелькали какие-то знаки, слова и цифры, у него не было времени разбираться в них, — речь сама неудержимо рвалась, свободная ото всех расписаний, гневная и вдохновенная. Лесков сразу ударил по тому, что, по его мнению, составляло главное зло сегодняшнего совещания, по тому, о чем говорить не полагалось, хотя все понимали, что как раз в этом суть.

— Мне кажется, мы забавляемся игрой теней, — сказал он едко. — Вот слушаешь — и представляется, что идет горячий спор об одежде андерсеновского короля: одни с гордостью утверждают, что выполнили все установки по линии кройки и шитья, другие жалуются, что по их особенной части — строчке швов — задано излишне много работы, третьи, охваченные благородным негодованием, критикуют необоснованную трату золота и шелков. А король — гол, товарищи, гол, несмотря на всю сутолоку и шум вокруг его мнимой одежды!

Неделин нахмурился: Лесков выступал слишком развязно. Неделин покосился на Крюка, тот невозмутимо рисовал на листе для заметок маленьких чертиков с собачьими хвостиками крючком. Зато Пустыхин наслаждался: он откинулся на спинку стула, в упоении закрыл глаза. Самый опасный из его соперников совершал непоправимую глупость — возносил спор в такую высь, где уже нет высоты, а одна пустота. Он не критиковал недостатки, но все отвергал и всех оскорблял. «Бей, бей! — молчаливо поощрял его Пустыхин. — Когда зеркало в осколках, никто не интересуется, было ли оно кривым, кидаются хватать хулигана». Он все же отмечал некоторые достоинства. «Хлестко! — сказал он про себя с уважением. — Паренек умеет живописать яркие картины. Жаль, что в проектировщики пошел, ему бы в фельетонисты — мелких головотяпов пужать».

Пустыхину, однако, тут же пришлось отказаться от этого радостного заблуждения: уже не фельетонные насмешки, а цифры появились в речи Лескова.

Лесков с вызовом бросил собранию сведенные им в таблицу данные: на каждую тысячу человек, занятых на заводе, семьсот — больше половины — будут трудиться на подсобных немеханизированных работах.

— Как можно говорить о передовой технике, о скачке на высшую ступень, когда себестоимость продукции определяют у вас неквалифицированные люди, чернорабочие? — страстно обратился он к Пустыхину. — Вы понимаете этот абсурд: работает совершенный конвейер, а детали тащат к нему на спине? Да это же все равно, что настилать ковры прямо по грязи.

Цифра на инженера действует сильнее, чем эмоция, техник мыслит цифрами. Число, словно взрывчатый заряд, несет в себе энергию, оно подставляет собой своеобразный концентрат дел, отношений и свойств, за ним стоят люди и вещи. Пока Лесков нападал на проект словами, зал был холоден, из него словно струилась настороженность и недоверие. Но сейчас Лесков дрался цифрами, он с ликованием ощущал, что стоявшая перед ним стена колеблется и поддается нажиму. Он видел угрюмое лицо Пустыхина, восторженного Бачулина. «Крой, Санечка, крой!» — кричали его глаза. А Неделин растерялся: ему все больше нравилась мысль Лескова, но по-прежнему не нравился его тон. Лесков вносил недопустимую страстность в технический спор. Что бы стоило по-хорошему: «Новый вариант, товарищи, бесспорно, на уровне новейших достижений, но сам этот уровень можно еще немножко приподнять». И тут же конкретные предложения в порядке усовершенствования. Человеку со стороны может показаться, что они, неделинцы, занимаются очковтирательством, и только Лесков, великий одиночка, все это вывел на чистую воду. И Крюк, вредный сопун, что-то все заносит в свои бумаги, пойдет потом кляузничать в министерство — не отбрешешься! А все же это правда: ужасно много остается ручного труда! Разве не сказали ему в Москве: «С варварством этим, ручным трудом, пора кончать!»?

Когда Лесков закончил, Неделин строго заметил Пустыхину: