Бела Иллеш - Тисса горит

— Ну, теперь ты, надеюсь, доволен, — сказал Анталфи с некоторым упреком в голосе. — И, пожалуй, мог бы уже обратить внимание, что и я принарядился как следует.

Правда, я только теперь заметил, что Анталфи тоже переоделся.

На нем были светло-желтые ботинки и коричневый костюм, из бокового кармана выглядывал платочек. Он был свеже выбрит и в правой руке, затянутой в перчатку, держал соломенную шляпу.

— Ну-н-ну?!

Я быстро натянул брюки. Анталфи сам подал мне воротничок и галстук. Пиджак был очень узок, но мне все же удалось надеть его; с ботинками же дело обстояло хуже: оба они с трудом налезли бы мне на одну ногу.

— Чорт возьми, что за негодяй этот собрат по искусству! — ругался Анталфи. — Подсунул мне, прохвост, дамские ботинки!.. И дам же я ему в ухо, этому нахалу! Ну, делать нечего, натягивай снова свои солдатские сапоги.

Зеркала в комнате не было, но я и без того знал, что представляю собой довольно потешную фигуру. Анталфи же остался мною очень доволен.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Надеюсь, что ты обнаружишь в себе талант актера. Вот только эти ботинки… Ну, с этим-то уж как-нибудь справимся. А этому нахалу я, ей-богу, дам в ухо!

Я взял лишь деньги, бумаги же изорвал в мелкие клочки. Все остальное мы оставили в комнате. Дверь мы плотно прикрыли за собой и минуту спустя уже были на улице.

— Ходу…

Я боялся, что каждый встречный будет смотреть на меня, но у людей были, повидимому, другие заботы: никто на меня внимания не обращал. Правда, на улице было немало такого, что возбуждало больший интерес, чем я. Народу было много, очень часто встречались румынские патрули, — каждый патруль состоял из четырех румынских солдат под командой венгерского унтер-офицера. Когда первый румынский патруль поровнялся с нами, сердце у меня сильно забилось: на следующих же я уже перестал обращать внимание.

Близ бульвара мы встретили румынских солдат, которые вели около двухсот безоружных красноармейцев. Взвод находился под командой поручика гусарского полка.

— Чуть было не забыл! — воскликнул Анталфи. — Тебя зовут Эмиль Балинт. Запомни хорошенько: ты — Эмиль Балинт, сверхштатный актер городского театра в Кашше. Твои документы здесь у меня, я их тебе передам, когда на улице будет меньше народу. Превосходные, почти подлинные документы!

— А где ты их достал?

— На это ума достало, будь покоен. Моего ума хватило бы на дюжину епископов. Да, вот еще что, ведь я тебе принес перчатки, но забыл тебе их отдать в комнате. Надень-ка их.

Серые нитяные перчатки лопнули, едва я их натянул.

— Ну, ничего, шагай только живей.

Чем ближе мы подходили к центру, тем больше видно было на улицах народу и тем меньше патрулей. Казалось, будто никто не работает, а все только и делают, что гуляют. За тем, что происходило на улице, все наблюдали так, как если бы события развертывались на экране, — все ждали чего-то интересного, какого-либо сенсационного происшествия. Я сам, пожалуй, этого бы не заметил, но Анталфи обратил на это мое внимание.

Перед редакциями попрежнему толпилось много народу.

— Обожди меня здесь, я на минуту зайду в это кафе. Но никуда не отлучайся, пока я не возвращусь, иначе мы можем разминуться и тогда уже не найдем друг друга.

Я остался один и застыл, словно стоя на часах. Но устоять на одном месте оказалось здесь делом нелегким. Люди теснились, толкались и суетились так, словно им за это платили.

Каждый хотел обязательно сам прочесть опубликованные редакцией последние телеграммы.

«Получив сообщение о падении в Венгрии советского правительства, русское советское правительство подало в оставку. Ленин бежал в Швецию».

Я не дал себе труда раздумывать над этим известием. Я сейчас же сообразил, что это сочинено в каком-нибудь будапештском кафе.

Но публика была в восторге.

Затянутые в корсеты офицеры и женщины с намазанными губами оглушительно хохотали. По мостовой три румынских кавалериста вели четырех закованных в кандалы рабочих. У одного из них изо рта текла кровь, другой прихрамывал на левую ногу, и два товарища вели его под руки.

— Ну, что, «товарищи»? — крикнул им сидевший на террасе кафе молодой прапорщик. — Как же, стало быть? «Все принадлежит нам?»

— Запрещение алкогольных напитков, а? — хриплым голосом поддержал его рослый поручик-гонвед.

Окружающие ответили на это одобрительным ржанием. Я пришел в такую ярость, что наверно не удержался бы от какой-нибудь глупости, не появись в эту минуту Анталфи. Он взял меня под руку.