Бела Иллеш - Тисса горит

Петр сидел неподвижно, наклонившись вперед, втянув голову в плечи. Он так ушел в свои мысли, что добрую половину этой сладкой офицерской речи пропустил мимо ушей. Он понимал, что попал в «долгий ящик», что ему предстоят тяжелые дни, быть может — тяжелые годы. А быть может… кто знает! Старик жаловался, что арестованные часто не выдерживают пыток, и полиции в большинстве случаев удается выпытать от них многое из того, что должно было бы быть сохранено в строжайшей тайне. Страх вновь пережить ужасы пыток и мучений может заставить и его развязать язык. Эта мысль так напугала Петра, что он, судорожно сжав губы, не отвечал даже на те вопросы, которые ничего общего не имели с партийной конспирацией.

«Только бы оказаться достаточно сильным!» — внушал он самому себе.

Офицер, поняв, что льстивые речи напрасны, умолк. Встал и несколько минут молча расхаживал взад и вперед. Потом, подойдя к арестованному, положил руку на его плечо.

— Мне жаль вас, Петр Ковач!

Арестант одним движением плеча сбросил руку офицера.

Тот громко засмеялся. Смеялся он неподдельно весело. И от этого смеха по спине Петра пробежала дрожь.

«Только бы найти достаточно сил!»

Офицер нажал кнопку электрического звонка и жестом отдал какое-то приказание появившемуся бульдогообразному сыщику. Тот удалился и через несколько минут вернулся — с Верой. Петр обернулся и вскочил. Офицер вновь громко засмеялся.

Вера была смертельно бледна.

Она стояла, сгорбившись, беспомощно опустив руки. Рядом с широкоплечим сыщиком она казалась побитым ребенком. Глаза ее лихорадочно блестели, как будто она несколько дней не спала.

— Ну что же, товарищи, не здороваетесь? — спросил офицер, снова усевшись за письменный стол. — Пожалуйста, не стесняйтесь!

Молчание.

— Ну?

Молчание.

— Ну как же, барышня? Что теперь скажете? Я на вашем месте почел бы своим долгом предупредить товарища Ковача о том, какие у нас есть великолепные средства против замкнутых ртов. Ну, как?

— Капитан, — неожиданно твердым голосом оказала Вера, — вы, очевидно, не знаете коммунистов. Я признаю, что венгерская полиция применяет пытки зверской жестокости, и все- таки у вас нет средств, с помощью которых вы могли бы заставить коммунистов предать свое дело. У вас нет таких средств!

— Гм… Очень мило!

Офицер закусил губы.

— Очень мило! — повторил он. — Я также в свою очередь должен сказать, что вы, барышня, не знаете венгерскую королевскую полицию.

Офицер подмигнул сыщику, и тот одним рывком сорвал с Веры юбку.

— Мерзавец!

Петр бросился на бульдогообразного, не заметив двух других сыщиков, вошедших через потайную дверь и стоявших за его спиной.

Офицер сделал знак этим двум.

На девятый день допроса, сидя перед полицейским офицером, Петр вдруг почувствовал приступ тошноты, и после этого целых два дня его мучила рвота. Желудок был совершенно пуст, рвало его только какой-то зеленоватой слизью, но тошнота не прекращалась. Тело горело в жару.

На одиннадцатый день, когда Петр, сгорбившись, сидел перед тем же капитаном, тот озабоченно покачивал головой:

— Плохи ваши дела, товарищ Ковач! А вас как будто по-прежнему кормят сырыми фруктами? Какое преступление! Сейчас же закажу вам чашку черного кофе и рюмку коньяку.

«Я не буду пить. Нет!» — решил Петр.

За одиннадцать дней допроса ни на минуту не оставлял его страх, что инстинктивное желание жить окажется сильнее коммунистического сознания. Когда жгли сигарой грудь, когда в насильно открытый рот вливали содержимое плевательницы, ему казалось, что вот-вот он не выдержит. И от ужаса перед этой возможной слабостью он до крови кусал себе губы.

Бульдогообразный сыщик, который во время допроса скрежетал крепкими, желтыми от никотина зубами, как готовящийся к нападению волк, теперь стоял подле Петра и предлагал ему черный кофе.

— Влейте туда коньяку, — распорядился капитан.

«Не буду пить. Нет!» — решил еще раз Петр.

И все же, когда стакан коснулся его окровавленного рта, он выпил. И кофе с коньяком показалось ему таким вкусным, вкуснее всего, что он когда-либо в жизни ел или пил. На лбу у него выступил пот. Он весь дрожал.

«Только бы хватило сил!»

— Ну, господин Ковач, теперь вы будете так любезны, не правда ли, и дадите несколько кратких объяснений?

Петр откинул назад голову, уставился в потолок и молчал.

— Такой подлец не заслуживает никакого снисхождения, — сказал бульдогообразный.