Бела Иллеш - Тисса горит

— Что же, Григорий, я у тебя в руках. Делай со мной что хочешь. Убивай, сдирай шкуру…

— Убивать? А зачем?

— Затем, что ты белый, а я красный.

— Белый, красный… — Балог передернул плечом. — Земли- то вы нам не дали. Но и эти хороши! Совсем задавили налогами. Вконец народ разорили. Только тем потакают, у кого и так всего много. Меня вот опять в ангельскую шкуру обрядили… Убивать, шкуру драть?.. Не-е, больше я ни с кого шкуры драть не стану. Будет, довольно! А если и ты, друг, мозгами горазд шевелить, так и с тебя Горкай шкуры не сдерет. Идем, что ли!

Белобрысый, уже лысеющий офицер, прапорщик Горкай, производил допрос на веранде дачи. Перед ним на простом дощатом столе стояли чернильница, кружка и пяток пивных бутылок, сбоку лежало несколько стопок бумаги.

— Ну, выкладывай, что натворил? — хриплым, натруженным голосом обратился он к Петру.

Он отхлебнул из кружки, поднялся и подошел к Петру. Со скучающим видом, точно выполнял служебную обязанность, прапорщик отвесил ему пощечину и как ни в чем не бывало, уселся обратно за стол.

— Выкладывай, что натворил? — повторил он.

Узкий мундир едва сходился на его коротеньком тучном туловище. Лицо у него было так помято, точно его, а не Петра только что вывели из камеры.

— Ну, что ты натворил? — в третий раз спросил он.

Петр и на этот раз ничего не ответил, но настойчивое покашливание стоявшего позади навытяжку Григория Балога, напомнило ему о недавнем разговоре. Превозмогая желание оглянуться, он заговорил с решимостью человека, приготовившегося прыгнуть в холодную воду:

— Господин прапорщик изволят, понятно, знать, какие муки терпят венгры от проклятых чехов. Я и подумал: авось, меня здесь иначе примут. В Кошице я полгода просидел только за то, что я венгерец, и пятнадцатого марта…

Прапорщик взмахом руки оборвал Петра.

— В Кошице? — тихо переспросил он.

— Да, там.

— А где она лежит, знаешь?

— Тюрьму знаю.

— На горе Банко бывал?

— Был как-то раз.

— Там осень такая же, как тут, — вздохнул Горкай и поднял глаза на красновато-лиловый виноград, обвивавший террасу.

— В Нижней Хутке бывать не случалось? — продолжал он допрос.

— Нет.

— А где она лежит знаешь?

— Неподалеку от Кошице, — наугад сказал Петр.

— Правильно, — кивнул прапорщик. — Там я перед войной учительствовал. Чехи… Проклятые челаки!

И он погрозил кулаком по направлению к границе. Его рябое, обросшее щетиной лицо налилось кровью. Он осушил две кружки пива одну за другой и только тогда немного успокоился.

Он стал у стола, скрестив на груди коротенькие руки, и, покусывая стриженные усики, глядел туда, где за далью должно было лежать Кошице.

Кошице… Нижняя Хутка… Чехи… Когда красная армия заняла Кошице, он до хрипоты ругал изменников. Красные ушли, пришли чехи. Когда чехи выслали его по этапу в Венгрию, он поступил в национальную армию. Чин, по правде говоря, невысокий, жалованье незавидное, но одно условие он себе, как-никак, выговорил: когда начнется война за восстановление Венгрия в прежних пределах, его пошлют на северный фронт против чехов. С тех пор прошло четырнадцать месяцев, а война ведется только с внутренним врагом. И не пушками и пулеметами, а виселицами, резиновыми дубинками, да ножами для кастрации…

Еще одна кружка пива снова вернула на несколько минут самообладание прапорщику.

— А как тебя, собственно, звать? — спросил он Петра.

— Стефан Балог. Родился в тысяча восемьсот девяносто восьмом году в Берегсасе. Отец был шорником, убит в девятьсот шестнадцатом году, в сентябре, под Добердо.

Прапорщик сокрушенно покачал головой.

— Жаль, жаль, что не бывал ты в Нижней Хутке! — вздохнул он. — А документы у парня есть? — обратился он к ефрейтору, который за время допроса не шелохнулся и не проронил ни звука.

— Дозвольте доложить: ничего у бедняги нет. Все у него челаки забрали.

— Деньги есть? — спросил Горкай Петра.

— Есть десять крон.

— Куда ехать хочешь?

— Я бы в Пешт поехал, — там наверняка какая-нибудь работенка набежит.

— Протокола не надо, — распорядился Горкай. — Пусть улепетывает…

— Давай сюда деньги, — оказал Григорий Балог, когда они отошли от веранды. — Я тебе даровой билет раздобуду. А когда ваши опять власть возьмут, не забудь, кто тебе жизнь спас!

Ночью Петр выходил с Западного вокзала в Будапеште. Он пересек Берлинскую площадь и направился было к бульвару Маргариты. Но вдруг передумал, повернул назад и левой стороной бульвара Терезии зашагал к проспекту Андраши.