Бела Иллеш - Тисса горит

«Бежать отсюда нетрудно, — решил Петр, обследовав сбитые наскоро стены и дверь, запертую снаружи на замок. — Знать бы только, где я нахожусь… Бескид, чорт его побери, как-то выбрался отсюда. Почему он ничего мне не сказал?..»

Часы с руки исчезли, но Петр обрадовался, обнаружив, что обыск был поверхностный. Бумаг у него при себе не было, — подложный паспорт, полученный в Кошице, остался вместе с чемоданом в Братиславе. Кошелек отобрали здесь, но в правом жилетном кармане остались чешские банкноты — одна в пятьдесят крон и две по десяти.

«Выломать ночью доску и…»

На рассвете в соседней камере послышался стук отпираемой двери, в камеру что-то швырнули. Дверь захлопнулась. В замке щелкнул ключ.

Через минуту Петр услыхал тихий жалобный стон. Он тихо стукнул в стену. Стон смолк. На несколько секунд водворилась тишина. И вдруг камера огласилась диким, нечеловеческим воем.

— Кто там?! — закричал Петр и что было сил забарабанил кулакам по стене. — Кто ты? Что с тобой?..

Вой внезапно оборвался, и теперь снова слышен был лишь тихий прерывистый стон. В дверь несколько раз стукнули прикладом. Петр припал ухом к дощатой перегородке. Послышался протяжный вздох, затем все стихло.

Петр снова постучал в стену, — ответа не было. Пробовал заговорить, — никто не откликнулся.

Он бросился ничком на землю и, хотя кругом стояла могильная тишина, обеими руками крепко зажал себе уши.

Было уже за полдень, когда дверь в камеру открылась. Петр вздрогнул и обернулся. Вошел солдат с миской в руках.

— Жив? — крикнул он, притворив за собою дверь.

— Жив.

— Есть хочешь?

— Хочу.

И Петр начал медленно приподниматься. На сонном глуповатом лице солдата отразилось удивление.

— Кости-то целы?

— Целы…

— Крепко же ты сколочен! И то сказать: повезло тебе! Фельдфебель Шимак вчера не то чего обожрался, не то наклюкался, только и по сию пору он благим матом в лазарете орет. С соседом твоим, — солдат кивнул на стену, — он успел расправиться. А ты, парень, видно в рубашке родился.

— Где я? — спросил Петр и, не дожидаясь ответа, одним духом выпил полмиски пустой тминной похлебки. — А что, хлеба у вас не полагается?

Солдат вместо ответа только рукой махнул, а на первый вопрос туманно ответил:

— Недалеко от границы.

Тем временем Петр успел разглядеть солдата. Рябое лицо и голубые глаза мало о чем говорили. Зато ноги… Обут солдат был в дырявые сапоги.

— Слушай, — начал Петр, — у меня при себе десять чешских крон. Раздобыл бы ты хлеба, право?

— Можно, — кивнул солдат и, оглянувшись, не подглядывает ли кто, воровато сунул деньги за пазуху.

— Принесу. Сию минуту, — сказал он и направился к двери.

Уже стоя на пороге, он вдруг передумал, притворил опять дверь и сказал шопотом:

— Если есть башка на плечах, брось-ка ты думать о хлебе. Шимак болен, нынче дежурит прапорщик Горкай. А завтра дежурство прапорщика Дингхофер, да и Шимак может к завтраму выздороветь. Счастье твое, если до тебя сегодня черед дойдет. Горкай — человек хороший, не чета всей этой сволочи. Если и закатит затрещину, так не со зла, а только по долгу службы. Служба уж такова! Хороший человек, говорю тебе. И если варит у тебя башка…

Солдат вышел.

Петр нервно зашагал из угла в угол. Он все ждал, не вернется ли солдат. Метался по камере. Три шага туда, три шага обратно.

Солдат не приходил. Вместо него полчаса спустя явился ефрейтор, приземистый белокурый малый.

— Ну, как? Не сдох еще? — почти дружелюбно осведомился он. — Да, Шимак, видно, сдавать стал, не тот уже, что прежде. А какой боевой был!.. Собирайся, пойдешь на допрос. Вещей нет?

— Нет. Чехи все отобрали.

Вишь черти! Всех обдирают, как липку. Дай срок, все назад вернем, да еще с лихвой… Тебя как звать?

— Стефан Балог.

— Балог? А из каких краев?

— Из Кошице.

— А-а, из Кошице!.. Я потому опрашиваю, что и меня звать Балог, вот я и подумал — не родня ли? Нет, мы кечкеметские, из деревни Ижак… Ну ладно, идем.

Ефрейтор пристально поглядел на Петра и вдруг отскочил, как ужаленный. Вся солдатская выправка разом соскочила с него, и он всплеснул руками.

— Петр Ковач?!

Петр обомлел.

— Не признал? — шептал ефрейтор. — Я же Григорий Балог. Вместе в Мункаче сидели… А Гюлая помнишь, что нас учил? А обер-лейтенанта Шомоди?

Петр вспомнил. Как было не вспомнить! Григорий Балог — тот, кто осенью 1918 года в концентрационном лагере выдал всех коммунистов.

Петр стоял, обливаясь холодным потом, как в столбняке. И вдруг, сам не зная почему, громко расхохотался.