Ион Друцэ - Бремя нашей доброты

«Отец идет!»

Все вокруг шумело и грохотало, надрывались музыканты, трещали от плясок полы, хлопали двери, звенели стаканы, но, прорываясь сквозь весь этот невообразимый шум и гам, Нуцын слух сторожил знакомые шаги, и как только во дворе заскрипел снег от той, знакомой ей походки, у нее, еще не успевшей толком проснуться, сладко екнуло сердце, как это бывало в давнем детстве.

«Отец идет!»

Он не сразу вошел в дом. Сначала осмотрел хозяйство — не забыли ли загулявшие хозяева покормить овец, напоить корову, запереть курятник, затем он долго возился на крыльце, сметая снег со своих валенок, и только потом открыл дверь. В сенцах постоял немного — двери вели в три разные комнаты, и он не знал, за какой из них дочь с внуком. На его счастье, вместе с Нуцей, хоть и не так зорко, сторожила Параскица, и как только он вошел в сени, она тут же взяла его за рукав, повела через кухню, и вот он стоит на пороге маленькой комнатки и подслеповато щурится, потому что свет здесь прикрыт, а в полутьме трудно разобрать сразу — спит ли мать со своим сыном или они не спят. Сказал на всякий случай тихо-тихо:

— Добрый вечер.

— Добрый, отец.

Он снял шапку, кожух, вешать их было не на что, все гвозди заняты одеждой гостей, и он аккуратно сложил все на пол, а сам сел на маленькую скамеечку. Он ее очень любил, эту скамеечку. Одет он был в старую поношенную одежду, потому что рождество по новому стилю прошло, по старому еще не наступило, а других причин нарядиться у него, видимо, не было. За окном светила ночь белым снегом, старик сидел на низенькой скамеечке уютно, по-домашнему, и все казалось в порядке вещей — был зимний вечер, и он навестил свою дочь. А Нуца лежала и молча разглядывала его — она очень соскучилась по нему. Спросила:

— Как там наши овечки? Мирча, верно, забыл о них?

Онаке бросился защищать зятя:

— Что ты! Они и поены, и корму на два дня.

Помолчав, смущенно улыбнулся и сказал:

— Я их зернами обсеял! Пусть ягнята у них будут хорошие — у тебя, говорят, завелись мужики в доме, а мужику без хорошей шапки нельзя.

Нуца все это забыла, она только теперь вспомнила, что на рождество и на Новый год хозяева просили колядующих бросить по одной пригоршне пшеницы в овечий загон, в коровник, в конюшню. Хороший, ухоженный скот во дворе ей всегда казался высшим признаком благополучия, а этот рождественский обычай представлялся всесильным, и она вдруг по-детски в него поверила и обрадовалась, точно благополучие уже наступило.

— А нас с сыном вы не обсеете на счастье?!

— Так ведь рождество-то прошло!

— Что с того! К овечкам-то вы заходили.

— Овцы — другое дело, что они понимают, овцы-то…

— Пожалуйста, обсейте и нас. Мы ведь ненамного умнее своих овечек.

Старик достал из кармана пригоршню кукурузы, прошептал что-то, взмахнул рукой, и зерна мягко зашелестели. Нуца вдруг услышала себя декламирующей:

— Спит? — тихо спросил старик.

Нуца не слышала его — как только он подошел близко, она, не мигая, принялась внимательно разглядывать отца — разглядывала его лоб, и щеки, и подбородок.

— Соскучились мы по вас, отец…

— Да ведь к вам теперь, зимой, стало трудно добираться. А мы, старики, хоть и легки на подъем, но пугливы, часто с полдороги возвращаемся…

Параскица, главная кухарка и старшая над обслуживающими стол, несмотря на свои бесчисленные хлопоты, нашла время шепнуть Мирче, что тесть пришел. Мирча, хоть и выпивший, мигом выскочил из-за стола — подумать только, притащился старик! Несмотря на их взаимную неприязнь, Карабуш все-таки был самым главным человеком в его жизни, и ему очень хотелось видеть его сегодня в своем доме. Надо было пригласить, усадить за стол; может, и сам Василий Андреевич разговорится заодно с ним — начальство ужас как любит поговорить со стариками относительно тяжелого прошлого и прекрасного настоящего. Не хватало стульев, он тут же бросился, нашел старый табурет, но едва он его затащил — какая-то толстозадая гостья расселась на нем, и Мирча подумал, что так ничего не выйдет, надо сначала старика позвать, а потом искать для него стул.

Крепкий, румяный и счастливый, он буквально влетел в их каморку:

— Папаша!!

Он обнял старика и по русскому обычаю трижды поцеловал его. Онаке смутился — ему всегда казались нелепыми эти мужские лобызания, но он мужественно перенес их и, обнаружив рядом на столике чашку с недопитым Нуцей отваром ромашки, высоко поднял ее, пожелав счастья малышу и здоровья родителям, чтобы хватило сил вырастить и воспитать его.