Ион Друцэ: Недолгий век зеленого листа

— Вам телеграмма, бадя Зынел.

Сначала казалось, что он не совсем понял, о чем речь. Оглянулся вокруг, выбирая сухое местечко, чтобы поставить ведра, но в марте сухо бывает только на печке, — повесил их на торчащий из плетня сучок и вытер руки.

— Телеграмма, говоришь?

— Телеграмма.

— А может, это Захарии?

Предупреди человека вовремя о надвигающейся беде, и ты убережешь его от лишних страданий. Бадя Зынел обладал тем преимуществом, что его родной брат имел одинаковые с ним инициалы. И когда беда стучалась в двери бади Зынела или его вызывали в суд или на военные сборы, он прежде всего выяснял, не касается ли это его брата. Какое-то мгновение уходило на проверку, но ему больше и не требовалось, чтобы собраться с духом.

— Нет, это вам.

Бадя Зынел спрятал телеграмму в шапку, снял с плетня ведра и с пустыми вернулся во двор. У порога остановился, его начало лихорадить — этого ему только и не хватало, телеграммы!! Чтобы немного прийти в себя, взял с завалинки деревянный скребок и принялся счищать грязь с сапог.

Уж скоро год, как они отнесли вещи Тоадера в каса маре, скоро год, как серая кобыла опять стала лягаться, скоро год, как они втроем поехали на станцию, а домой вернулись вдвоем.

И не то чтобы он не сумел проводить сына по-человечески. Заняли денег, сколько смогли, дали ему на дорогу и насильно сунули в котомку единственную в доме бритву. И он сам повез сына на станцию. Но на станции уже не был ему отцом.

Бадя Зынел имел обыкновение, провожая куда-нибудь сына, обязательно загрузить его советами. И не какими-нибудь, а мудрыми, хотя теперь, когда кругом все горит, откуда та мудрость возьмется?! Целые сутки — столько, сколько собирали они Тоадера в дорогу, — он шагал по двору, надвинув на глаза шляпу, и подбирал слово за словом те несколько советов, без которых, как он думал, Тоадер не мог тронуться в путь. На второй день, выйдя смазать телегу, он решил, что советы готовы. Даже зашел в хату. Но Тоадер еще спал, и он не решился его разбудить.

Потом пришли несколько парней, два-три родича, живущих поблизости. Жена, готовя котомку, стала так причитать, что душа застывала, и бедному Тоадеру было не до советов. До станции сын шел за телегой рядом с девушкой, с которой дружил, и бадя Зынел оставил их в покое. Время еще терпело…

Но не успели они выйти на перрон, как показался длинный поезд с мокрыми вагонами: лил дождь в тех краях, откуда он пришел.

Бадя Зынел считал себя человеком бывалым — сам поездил по свету и тоже в поездах, но никогда ему не приходилось видеть, чтобы в солнечный день поезд приходил на станцию мокрый. Огляделся, соображая, в чем тут дело, и вдруг ему показалось, будто и станция уже не та.

В это время поезд тяжело вздохнул, медленно трогаясь с места. Тоадер нагнулся поцеловать отцовскую руку, и бадя Зынел в суматохе едва успел чмокнуть сына в макушку. Потом, идя рядом с вагоном, выкрикнул несколько слов: чтобы сын был осторожным, когда придется слезать с поезда и залезать обратно, и не держал бы все деньги в одном кармане. Тоже мне, советы…

Целый год не мог бадя Зынел найти себе места — все казалось, что именно сейчас, в эту минуту, сын попал в беду и не знает, как ему быть, потому что не выпало ему счастья иметь настоящего отца, как у всех людей. И когда приходило письмо от сына, у него дрожали руки, и он расспрашивал всех, в самом ли деле это почерк Тоадера. И каждый вечер смазывал дегтем сапоги, чтобы было в чем ходить к мосту — кто знает, сколько будет еще длиться эта война?..

И вот принесли телеграмму.

Уже совсем стемнело, когда вошел он в хату, — один сапог вычистил, а другой так и остался облепленным грязью. На припечке потрескивал ночник, на настенном ковре играл розовый зайчик — отсвет из печной топки. Бадя Зынел секунду молча постоял на пороге. Услышал жужжание веретена за печью и скинул кожух.

— Домника! Поди сюда!

— Снять сапоги?

— Телеграмма пришла.

Стало тихо, будто дом внезапно опустел.

Только в печи, закипая, гудел горшок и жалобно потрескивал ночник, облизывая капелькой огня масло вокруг. И чтобы не слышать этого, бадя Зынел сказал:

— Телеграмма от Тоадера.

В один миг Домника была уже внизу, а в следующее мгновение, прижавшись щекой к печке, у самого починка, читала:

«В ночь на шестнадцатое проезжаю Бельцы приезжайте если можете Тоадер».

— «Если можете…» — повторила тетушка Замфира, вытирая слезы. Сыночек ты мой…

От сына, от Тоадера. Только Тоадер мог знать, что у них всего одна исправная пара обуви на весь дом, что рыжая кобыла вот-вот ожеребится, что до Бельц целых тридцать верст, которые весной так просто не одолеешь ни на санях, ни на подводе, ни пешком.