Ион Друцэ: Возвращение на круги своя

Лев Николаевич долго и мучительно припоминал вчерашний вечер. Сказал встревоженному Булгакову:

— Пусть это вас не беспокоит, у меня часто бывают такие провалы памяти… А скажите, кроме моих старческих дребезжаний, ничего не исполнялось?

— Было еще два цыганских романса.

Лев Николаевич засиял.

— Ну конечно, как я мог забыть! У меня даже возникла какая-то мысль относительно цыганского пения — не то записал, не то собирался только записать.

Вошла молодая девушка с завтраком. Лев Николаевич. спросил удивленно:

— Почему только один прибор? Разве Валентин Федорович не будет завтракать со мной?

— Благодарю вас, Лев Николаевич. Я свой кофий давно уже выпил.

— Вот и вы отказываетесь… За всю жизнь я так и не смог найти охотников до овсяной каши. Завтракаю один. Она и вправду безвкусна, мне самому надоело ее есть, да ведь я не в том возрасте, когда человек может себе позволить менять привычки…

Заправляет салфетку за воротник, начинает завтракать, и в том, как он сидит и как обращается с приборами, на миг проглядывает сиятельный граф, сохранивший на всю жизнь основы хорошего воспитания.

— Валентин Федорович, вы можете пересесть подальше. Я ведь хорошо помню, что мне неприятно было смотреть, как беззубые старики чавкают за столом, Я думаю, и на меня смотреть тоже не очень большое удовольствие.

— Ну что вы, Лев Николаевич… До тех стариков, о которых вы говорите, вам еще далеко.

— Спасибо, голубчик.

Вошла Софья Андреевна. Подошла, поцеловала мужа в темя.

— Доброе утро, Левочка.

— Благодарю тебя, мой друг. Доброе утро.

— Тебе нездоровится?

— Да нет, я как будто нынче ничего.

— У тебя опять странные глаза. Не было ночью припадка?

— Не помню. Кажется, припадка в полном смысле слова…

Софья Андреевна всплеснула руками.

— О господи, но почему ты меня не разбудил! Ты же не можешь обходиться без моей помощи. Особенно после припадка, я знаю, как тебе бывает трудно…

Лев Николаевич долго и аккуратно подбирал ложечкой остатки овсяной каши, думая при этом: «Интимная жизнь остается неповторимой до тех пор, пока она окутана тайной. У каждого человека должен быть свой врожденный стыд, и это прекрасно, что он закрывает одеждой все то, что не нужно, и оставляет открытым только то, в чем выражается духовное, то есть лицо. У меня всегда было это чувство стыда, и, например, вид женщины с оголенной грудью мне всегда был отвратителен, даже в дни молодости. Тогда, правда, к этому примешивались и другие чувства, но все-таки было стыдно».

Вслух он сказал кротко:

— Давай сегодня проживем в мире, Сонечка.

Софью Андреевну задело то, что он подумал одно, но сказал другое, и она уронила сухо:

— Хорошо. Мне уйти?

— Нет, зачем же. Я очень рад тебя видеть. Кстати, вчера под вечер тебе была телеграмма. Ты видела ее?

— Да. Это от вдовы Маркса. Она обещает начать новое собрание сочинений в самое ближайшее время…

Лев Николаевич долго размешивал кофе.

— Сонечка, если ты помнишь, я тебя просил подсчитать все и найти возможность удешевить мои собрания сочинений. Все-таки они слишком дорого стоят, и простому человеку может быть не по карману приобрести мои книги.

Софья Андреевна усмехнулась:

— Кажется, ты все еще носишься с заманчивой идеей пустить всех нас по миру?

— Сонечка, ну зачем такие крайности!.. Я издаю «Круг чтения» по самым низким ценам, я собираюсь достичь того, чтобы эти книги вообще бесплатно издавались, а цены на собрания сочинений растут с каждым годом… Мое имя не может одновременно печататься и на самых дешевых, и на самых дорогих книгах!

Софья Андреевна взорвалась:

— Я сейчас принесу расчеты, я покажу тебе бухгалтерские книги, я призову в свидетели бога, что ни копейкой дешевле не могу издавать твои сочинения. И вообще нам нужно поговорить в кругу семьи. Слишком мною всего накопилось.

— Ну хорошо. Успокойся, Сонечка.

Как только Софья Андреевна заговорила о делах, в дверях показался один из младших сыновей Толстых — Андрей Львович.

— Доброе утро.

Софья Андреевна поцеловала его в лоб, а Лев Николаевич едва кивнул. Андрей Львович, чтобы не терять нити спора, спросил:

— Папа, можно ли истолковать твои последние слова в том смысле, что завещания, о котором говорит вся Россия, ты еще не писал и не собираешься писать?

«Ах, у нас еще и слух хороший», — подумал Лев Николаевич и, не глядя на него, сказал сухо:

— Я не желаю отвечать на ваш вопрос.

Вошла Татьяна Львовна. Села рядом с Львом Николаевичем, молча поцеловала его. Софья Андреевна, видя, что серьезного разговора все равно не получится, сказала более миролюбивым голосом: