Ион Друцэ: Возвращение на круги своя

После долгого молчания Рихтер сказал, как бы думая вслух:

— Странный у вас сын, Елизавета Ивановна…

Графиня вспыхнула, и на ее старческих щеках стало розоветь что-то в виде румянца.

— Боюсь, что вы меня не так поняли, Оттон Борисович… Я ведь не собиралась жаловаться вам на своего сына…

Генерал улыбнулся:

— Да и вы мои мысли не совсем угадали… Я не то что осуждать, а хвалить собирался… У нас в России редко кто увлекается надолго, особенно таким эфемерным товаром, каким являются идеи, и вот, поди же ты, ему скоро пятьдесят, и половину своих лет он служит идеям, которых как-то и не уловишь сразу…

— А хвалить его тоже не за что, — сказала графиня сухо. — И если бы у меня было двое сыновей, вряд ли бы я подошла к вам сегодня. Но он у меня один.

— И чем я могу быть вам полезен?

Графиня встала, вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с запечатанным сургучом пакетом.

— Будьте другом, Оттон Борисович. Сделайте так, чтобы это прошение попало на стол к императору в тот день, когда самые сложные и обреченные дела имеют хоть какой-нибудь шанс на благоприятный исход…

Она не передала конверт генералу, а положила на стол, так что Рихтер должен был протянуть руку и сам взять конверт, если он сочтет это возможным. Старому генералу эта щепетильность понравилась. Его рука поползла по белому мрамору столика, но замерла, едва пальцы коснулись бумаги.

— Елизавета Ивановна… Прошлый раз, когда мы с вами подавали императору прошение о разрешении Владимиру Григорьевичу вернуться из Англии, чтобы проститься с умирающим Толстым…

— Тогда нам отказали, я помню.

— Дело не в том, что отказали. Само появление этой бумаги на столе императора вызвало невероятный приступ гнева его величества.

Графиня пересела на другой стул, поближе к Рихтеру. Долго думала над чем-то и вдруг спросила тихо, интимно:

— Скажи, Оттон, ты сильно боишься высочайшего гнева?

Генерал молодцевато выпрямился и улыбнулся.

— Не больше, чем это нужно для того, чтобы в империи царили мир и порядок.

Взял конверт, раскланялся и вышел.

Хотя было начало нового века, Россия все еще жила остатками славного девятнадцатого, при котором никто особенно не торопился и каждому непременно нужно было добираться до сути, до главного вопроса бытия. Очаровательный уголок природы в средней полосе России, Ясная Поляна тоже жила ритмами, проблемами, атмосферой ушедшего века. И может, потому гости здесь заживались подолгу, часто особо интересные споры переносились на следующий день, и не было ничего удивительного в том, что вот еще утро и тот же нищий Фаддей стоит под Деревом бедных у входа в яснополянский дом. Мимо него бегают дворовые, кухарки, конюхи, а он сидит, сонно зевает и изредка, не оборачиваясь, дергает висящую за его спиной веревку. Один из дворовых, пробегавших мимо, огрызнулся:

— Ты чего, Фаддей, чуть свет трезвонишь?

— Барина твоего давно не видамши.

— Соскучился, что ли?

— А то!

Поднимаясь в столовую, Лев Николаевич услышал звон. Подошел к окну, увидел знакомую могучую спину в лохмотьях. В столовой, едва поздоровавшись, попросил ожидавшего его секретаря:

— Валентин Федорович, голубчик, но можете ли вы мне одолжить рубль мелочью?

— Ради бога… А зачем вам деньги в такую рань?

— Так ведь звонят, все утро прозвонили.

— Ну нашли о чем печалиться! Этот самый Фаддей из Неменки на редкость бесстыж и бессовестен. Чуть ли не каждый день будит нас. Что же вы, так каждый день и будете подавать ему?

Лев Николаевич сказал шепотом:

— Этого Фаддея и опасаюсь. Он очень злой и рассказывает про меня разные гадости.

— Ну и пускай его!

— Да нет, все-таки мне это неприятно…

Получив мелочь у секретаря, Лев Николаевич внимательно ее сосчитал, распределил разными долями по карманам, после чего сел за приготовленный ему прибор. Есть не хотелось — все оглядывался и соображал что-то.

— Вы не очень хорошо выглядите. Плохо спали, Лев Николаевич?

— Где уж в мои годы свежим выглядеть по утрам!.. В мои годы, если во сне сделается складка на лбу, так полдня с той складкой и проходишь…

И все оглядывался, точно попал в чужую комнату. Что-то нарушало привычный, годами устоявшийся порядок. Наконец облегченно вздохнул, заметка в углу на маленьком столике граммофон.

— Это что, новая покупка?

— Как же, он у нас именинник! Как только привезли вчера с фабрики, тут народу набилось битком, и до позднего вечера слушали записанные на пластинки ваши беседы о Евангелии.