Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

Когда вышли за калитку, Федор Иванович протянул хозяину руку. Тот коротко стиснул ее в ответ.

— Уж не обессудьте. А если понравилось — милости просим, опять приезжайте.

— Спасибо, — поблагодарил Федор Иванович.

Вместе с Леонидом Семеновичем они сели в машину и поехали дальше.

Когда выезжали на дорогу, Федор Иванович обратил внимание на шагающие вдоль нее столбы с натянутыми на них проводами. Они шли и шли вместе с ними в самую глубину леса. Значит, не только к дому Ивана Ивановича, но и другим на кордоны проведены и свет, и радио, и телефон.

Машину окутывал зеленый полусвет от сплошного осинника, росшего по ту и другую сторону дороги. Потом осинник перешел в смешанный лес — густой, непролазный, сумеречный. Лишь сверкнет на секунду облитая солнцем просека — и опять чащоба, глухомань. Прямо по краям дороги то и дело попадаются ярко-красные мухоморы и серые подберезовики, многие из них уже перестояли, застарели на корню — должно быть, вездесущие грибники не добираются до этих глухих глубинных мест. И Федор Иванович с грустью думает, что вот уже, считай, пятый год работает он в райкоме, а ни разу не удосужился сходить ни по грибы, ни на рыбалку. Хорошо ли это? Или, как бы сказал лесник, если времени не хватает — значит, плохо работаешь…

Леонид Семенович ведет машину ровно, будто по асфальту едет. И тормозит, где надо, без рывков, и скорости переключает плавно. А поглядеть со стороны — поза спокойная, почти небрежная, словно бы машина сама идет, а водитель руки на баранке просто так, от нечего делать, держит.

— Сразу не сказал и сейчас молчишь — кто он и что он, Иван Иванович-то?

Давно уже хотелось задать этот вопрос директору, да ведь не будешь спрашивать при самом Иване Ивановиче.

— Бывший лесник. А еще и так можно сказать: мой учитель. Когда я приехал сюда — меня сразу поставили лесничим: как-никак институт окончил. Лесничий — это в какой-то мере начальник над лесниками. Однако же чему я мог учить своих подчиненных? Сам у них учился. И у Ивана Ивановича больше всего.

— Не родня он тебе?

— Нет.

— А сколько уже ему?

— В этом году исполняется ровно восемьдесят.

— Не может быть! — не поверил Федор Иванович.

— С девятьсот двадцать пятого года работал лесником. А когда стукнуло семьдесят пять, ушел на пенсию. Только уйти-то ушел, а через три месяца снова заявился ко мне: не могу, говорит, без работы, не получается. Вот и послали мы его сюда, на пасеку. Лет пяток еще смело пробегает.

— Да, пожалуй.

— Лесной воздух, медок… Ведь у него и своих ульев не то пятнадцать, не то двадцать.

— Ну, мед-то тут вряд ли имеет какое значение.

— Мед не имеет? — удивленно переспросил Леонид Семенович. — Первейшее лекарство! Эликсир жизни!.. Что так долго не портится из того, что дает нам природа? Мясо, молоко или фрукты-овощи? Все портится. Один мед не надо ни солить, ни консервировать. Одно слово — мед!

— Что верно, то верно, — вынужден был согласиться Федор Иванович. Сам-то он не мог есть мед: вроде бы горчит, горло дерет и в грудь давить начинает. Но ведь это еще вовсе не значит, что мед плох, и, может, зря он себя не приучил к нему.

— Когда я был лесничим, то довольно скоро заработал язву желудка, — продолжал Леонид Семенович. — Таскаешься день-деньской по лесам, а ведь здесь, — он повел рукой впереди себя, — столовой нет. Нынче на сухомятке, завтра на сухомятке. К тому же и перед этим в институте тоже питался кое-как, на ходу да на бегу. Все вместе это и сказалось… Позовут лесники отобедать с ними — не иду, они мои подчиненные. Гордый я был, не хотел чувствовать себя никому и ни в чем обязанным. А пообедаешь — как потом хозяину все прямо скажешь, что хотел сказать?.. Конечно, теперь-то я думаю немножко по-другому. Теперь-то я считаю, что в гордости моей много было от молодости да от глупости. Но ведь это — теперь. А тогда походил я годик по лесу, а на другой уже еле ноги передвигать начал. Положили меня в больницу. Неделю провалялся, вторую — никаких признаков выздоровления. Но вот как-то приходит меня проведать Иван Иванович и прямо с порога, строго, чуть ли не сердито — видели, как это у него получается: «И не стыдно тебе в такие молодые годы по больницам валяться?! Давай-ка выписывайся, я за тебя возьмусь как следует и поставлю на ноги».

— И что? Вылечил?

— Медом и прополисом.

— Смотри-ка! — воскликнул Федор Иванович и опять с сожалением подумал, что не любит мед.

— Теперь у меня у самого двенадцать ульев, — похвастался директор, — Круглый год медок не переводится. И родню обеспечиваю медом, и друзей-товарищей. Да и повозиться с пчелами — одно удовольствие. Лучшего отдыха не знаю и не хочу.