Рустам Валеев - Родня

— Во двор кто-то забрался, — сказал дедушка.

Собака остервенело лаяла, затем, точно захлебнувшись, замолчала. И тут раздался пронзительный крик. Бабушка поспешила во двор, оставила двери широко распахнутыми, и дальнейшее я видел довольно явственно. Вот она обернулась, и на лице ее был ужас, а потом в освещенном квадрате двора появился Анатолий, тянувший полу своей шинели, в которую мертвой хваткой вцепилась собака. Бабушка, взмахивая юбками, ходила вокруг и отгоняла собаку, но, по-моему, она это делала не слишком рьяно (так что если бы дедушка сообразил, он, может быть, и успел бы спрятать подальше материалы и инструменты), но в конце концов она отогнала-таки собаку, а Анатолий стремительно побежал к двери и чуть не сшиб меня в сенях. Я думал, что он бежит так быстро, потому что очень испугался. Но истинный смысл этого стремительного вторжения стал понятен минутой позже, когда я увидел, что он стоит около дедушки как победитель.

— Вот! — сказал он, как бы поставив точку, потом сел на низенький табурет и рассмеялся громким, но не обидным, а искренним смехом радости. — Вы, конечно, не ждали меня в такой поздний час?

— Не ждали, — честно признался дедушка и отложил шитье.

— Но, может, все-таки приходила мысль, что я нагряну именно сейчас?

— Нет, — ответил дедушка.

Он снял очки, взгляд его стал рассредоточенным, растерянным. Он молчал. Анатолий закурил, сизый дым стал окутывать дедушкину голову и плечи. Анатолий курил, смеялся, качал головой.

— Интересный случай на днях… На бывшей заимке Полковникова проживает, оказывается, некий Кирпичев, который занимается перепродажей скота. К нему-то и отправился один наш товарищ. Ну, обошел заимку — ничего подозрительного. Беседует с хозяином. «Почему вы, говорит, Кирпичев, месяц назад продали телку, с кормами худо стало?» — «Нет, говорит, не помню». — «А может, припомните?» А ребятишки Кирпичева кричат с печки: «Батя, батя, а быков продал дяденьке, забыл?» Каково, а? — Анатолии рассмеялся.

И вдруг — как ни странно — дедушка поддержал этот самодовольный смех и тоже засмеялся.

— И я ведь так, а? Ведь вы даже и подумать не могли, что я так ловко накрою вас, а? — Он опять рассмеялся, и странно, дедушка опять поддержал его. Причем не просто хохотнул, для вежливости там или с иронией, нет — Анатолий смеется, а дедушка сидит и хихикает, и опущенные плечи трясутся от хихиканья.

Было уже далеко за полночь. Фининспектор и не думал, кажется, уходить. Шагал по комнате, курил и молчал, и дедушка сидел и молчал, и над его головой и опущенными плечами клубился густой дым от папиросы фининспектора.

Фининспектор встал. Дедушка поднял голову, поглядел на него.

— Что? — спросил он устало. — Что, Анатолий?

Тот встрепенулся, шагнул к дедушке и сел перед ним на корточках.

— Дома у меня сущий ад, — сказал он. — Дедушка… так жить, как я живу… — Он замолчал, потряс головой и опять закурил.

Ему, возможно, хотелось сказать о чем-то очень грустном, сокровенном, и дедушка, может, и понял бы его в другое время, но сейчас душа его противилась участию и состраданию.

Дня через два или три Анатолий пришел, держа под мышкой некий сверток. Он был загадочно торжествен, можно было подумать, что он принес дедушке подарок.

— Есть дело, — сказал он. — Надо сшить фуражку.

— Фининспектору? Фуражку? — удивился дедушка. — Я?

— Одну фуражку, — ответил Анатолий. — На товарищеских началах. Ответственному товарищу.

— Ладно, — обреченно сказал дедушка.

Анатолий развернул газету и положил на стол защитного цвета материал, потом извлек из нагрудного кармана нитку.

— Вот, сам снимал мерку. — Он неловко засмеялся, но быстро подавил тот смех строгостью, почти суровостью.

Дедушка расправил свой метр, положил на него нитку и сказал удивленно:

— Да, большая голова. Гляди, шестьдесят два сантиметра!

— Поняли! — сказал Анатолии и рассмеялся. Было похоже, что ему приятно, что он принес такой солидный заказ.

— Понял, — ответил дедушка и хихикнул.

— Шестьдесят два сантиметра, говорите?

— Шестьдесят два, — ответил дедушка, хихикая.

— Большая голова, а, умная?

— Да, да, — кивал дедушка и не переставал хихикать.

Пока дедушка работал над фуражкой, Анатолию несколько раз удавалось застать его врасплох за шитьем. И хотя в данном случае дедушка ничего предосудительного не делал, потому что шил на товарищеских началах, эти посещения доконали его. Точнее сказать, доконали его надежду на спокойную работу, на спокойную жизнь, доконали в конце концов его гордость, гордость мастера, независимого человека.