Кирилл Шишов - Золотое сечение

— Слушай, а ведь ты — типичная бездарность, Тэд. Ты даже не можешь плюнуть на свой дурацкий институт, где вас натаскивают проходимцы и лгуны… Нет, ты подумай — учиться пять лет ради того, чтобы сидеть в конторе и писать бумаги. Смех…

Терентий оправдывался, как мог:

— Строитель — это не конторщик. У него всегда поездки, перемена мест. И потом — знаешь — из строителей тоже выходили писатели. Гарин-Михайловский, например.

— Фу, какая наивность. Тешишь ты себя, милый Теша, а сам — лишь бы тише, а? Хорошо я каламбурю, а? Плесни-ка еще гвинейского…

Так она изводила его всю зиму, а когда потеплело, Сонечка исчезла из дома, и Терентий напрасно по нескольку раз в неделю заходил в театр, где на вопрос: «Был ли сегодня на работе Эйдельман?» — равнодушно отвечали: «Наум Адамович в предгастрольной командировке. Мы же вам ясно в прошлый раз объяснили, молодой человек…»

Что такое «предгастрольная командировка», Терентий узнал только месяца два спустя, после майских праздников, когда Сонечка встретилась ему на улице — озабоченная, в крылатой накидке, небрежно переходившая улицу на красный свет…

— Привет, нахимовец, как лямка? — спросила она, словно они вчера расстались.

— Тяну, — стараясь не выдать радости от встречи, промямлил тогда Терентий. — Вот сессия на носу, матанализ грызу…

— Ну, грызи-грызи. А вечером приходи — будет отходная. Мы с предком рванем поближе к теплу… Осточертело мне все в этом гнусном городишке — ты уж извини.

— Да что, я понимаю. Трудно вам… — снова промямлил тогда Терентий, давая себе слово не смотреть Соне в глаза. Там были пустота и насмешка…

И вот Сонечка опять всплыла в его воображении сегодня утром, словно слегка оттолкнув его. И снова стало стыдно и за ведра, и за помидорные веревочные тесемки, которые он только что заботливо привязывал, вообще… за себя, никому не нужного глупого бодрячка.

Он очнулся от задумчивости, заторопился, свалил против обыкновения в кучу грязную посуду и вышел из садового домика. Было еще раннее утро, когда он сел на поезд. Стоя по привычке на подножке, он наслаждался ветром, бьющим в лицо, вдыхал запах гари, относимый от маломощного старенького паровозика, с натугой тянущего десяток вагонов, уцелевших, наверно, еще с гражданской.

— Да отвяжись от меня, что я тебе сделала! — вдруг услышал он сзади и обернулся. Белокурая девушка пыталась вырваться из медвежьих объятий рослого широкоплечего парня в вельветовой куртке, испачканной зеленью и землей.

— Кончай трепыхаться… говорю тебе, кончай. Сейчас доедем и пойдем тихо-тихо… — бубнил парень, пытаясь поймать ее руки.

Терентий подтянулся на поручнях и вошел в тамбур. Залах вина явно исходил от обоих. Он в нерешительности остановился, не зная, что делать. В эту минуту девушка увидела его, хлестко ударила по лицу парня и, нагнувшись, вывернулась из его объятий, метнулась к Терентию:

— Алеша! Чего он пристал ко мне! Алеша, братишка дорогой, скажи ему…

Девушка порывисто обняла его, на мгновение он почувствовал резкий запах вина и увидел расширенные от ужаса глаза.

— Не трогай мою… сестру, — еще не осознавая, что говорит, произнес он хрипло, а сердце сразу сжалось от предчувствия того, что сейчас произойдет. Он узнал парня, как только тот начал медленно, нетрезво поворачиваться в его сторону: это был знаменитый вокзальный урка Панкрат Вырви Глаз, о жестокости которого ходили легенды в районе железнодорожных поселков Порт-Артур и Колупаевка.

Насмешливое Сонечкино лицо в тумане всплыло перед ним: «Ну вот, Теша, тебе и настало времечко пострадать… Что тебе добреньким-то быть возле меня. Это легко, красиво. А ты попробуй слезами умыться, боль на себя принять… Очень ты боли боишься. Теша. Очень уж за свою положительность переживаешь. А какой ты взаправду?..»

Архитектор Серебряков — сосед Артема по лестничной клетке — преподавал на младших курсах начертательную геометрию и рисунок. Вообще-то он вышел на пенсию и несколько лет просидел дома, раздраженный новыми веяниями, возникшими в строительстве с переходом на стандартные типовые дома-коробки. Но с появлением в политехническом строительной специальности не выдержал и предложил свои услуги почасовиком. Он с удовольствием рисовал вместе с молодежью старинные дворцы и ротонды, учил их разбираться в красоте линий и деталях строений. Ему казалось, что без него — старого опытного архитектора, осевшего в этом городе еще в начале тридцатых, — прервется связь поколений древнего, как мир, ремесла зодчества. Традиции, которые заключались в неспешном, чуть вычурном изложении мыслей великих предков, должны были стать компасом для этих горластых, наскоро сбитых в группы, ошалелых от собственной молодости юнцов, исподтишка бурчавших на педантичность и въедливость старого архитектора.