Иван Машуков - Трудный переход

Удивительно по-разному подействовали на них письма, почти одновременно полученные из дому и написанные одинаковым разборчивым школьным почерком.

Тереха решил сразу: "Надо ехать домой. А то какие-то переселенцы объявились. Ну-ко безлошадные?" А не отдадут ли им его коней, его землю? Может, так запустил Мишка хозяйство, что и впрямь сельсовет решил… И он не мешкая отправился домой, запасшись деньгами и нужными справками, что ещё дороже.

А на Егора призыв Григория вернуться подействовал совсем иначе. Его обидела эта "милость" Сапожкова к нему, как к бедному родственнику.

"Нет, Гришка, — подумал он, — я уж теперь не тот и таким, как был, вернуться под твою руку не смогу. Сегодня ты меня по головке гладишь, а завтра — чем-нибудь не поглянусь — опять пинать начнёшь? Нет, этого не будет. Меня здесь люди уважают, так я хочу, чтоб и дома уважали… Вот приобрету квалификацию — и тогда…" Ему вспоминался последний разговор с Климом. Они рассуждали о городе и деревне, о преимуществах сельской и городской жизни. И о том, может ли деревня сравняться с городом в культуре.

И вот Попов высказал мысль, где-то им вычитанную, — что и в деревне, как в городе, при коммунизме будут люди работать на машинах, машинами пахать, сеять, убирать хлеб. И тогда артели превратятся в фабрики зерна, масла, мяса. Крестьяне сравняются в споём развитии с рабочими, и деревня будет жить так же культурно, как город.

Конечно, далеко ещё до этого… Когда ещё такое будет? При детях, при внуках? Но вот уже сейчас в Крутихе действовал трактор. "Как попёр он поперёк межей, так у них косточки захрустели", — писали ему в письме. "Трактористом бы туда явиться! Вот бы все ахнули! — думал Егор. — Да ещё бы партейным… Вот бы Григории озадачился!" И Егор даже рассмеялся про себя; представив, как бы он на собрании ячейки "критикнул" Сапожкова… За что? Уж нашёл бы за что!

Но это была лишь только мысль, пришедшая внезапно мечта. Егор никому бы и не сказал об этом — ведь ничем ещё хорошим он не проявил себя перед коммунистами. Однако именно после этой мысли он остался ещё на сезон в лесу и принял бригадирство взамен ушедшего Терехи.

Неожиданно его бригаду перебросили на постройку домов для постоянных рабочих.

Домики строились аккуратные, из отборного леса, на берегу чистого лесного ручья. Перед каждым спланирован палисадник. Позади — огород. Во дворе — бревенчатый коровник, тесовый сарайчик. А чтобы всё было качественно, наблюдал за постройкой техник.

И так быстро шло дело, что дома подвели под крышу в какую-нибудь неделю.

Не хватало только кровли да стекла для окон.

На стройку то и дело заглядывали начальники. И однажды явился Трухин.

Он узнал Веретенникова.

— Здравствуй, бригадир!

Поздоровались рука за руку.

— Ну как, прижился у нас в лесу или всё домой тянет?

— Вроде потягивает больше домой, — улыбнулся Веретенников.

— А как там — не развалилась Вавилонская башня? — напомнил он Веретенникову его старые притчи на лесобирже в Имане. Экие памятливые эти начальники!

— Нет, — смутился Егор, — урожай там собрали богатый… Окреп колхоз… Ну, да не без хитрости — взодрали залежь. Им пшеничка-то и вымахала!

— А чего же ты не взодрал?

— Сила не брала.

— Ну, знаешь, где сила — там и правда! А как обида твоя на земляков? Не прошла?

— Обида-то., Да уж проходит. Чего долго сердиться, на сердитых воду возят.

— Вот именно! А если не прошла, зачем тебе, бригадир, возвращаться туда, где тебя не любят? Оставайся у нас! Мы ведь друг на друга без обид? Не так ли? Рабочий ты хороший.

— И вы вроде начальники ничего, — уклончиво ответил Егор и дальше этого не пошёл в разговоре…

И вот как-то вечерком, когда плотники сидели и покуривали, гадая, кто в этих домах жить будет, появился Никита Шестов.

Он шёл и, не замечая мужиков, во все глаза разглядывал постройки.

— Эй, дядя! — окликнул Егор. — Галка в рот влетит!

— Егор Матвеич? — кинулся к нему Никита. — Прости, браток, возмечтался!

Никита был чист, брит, одет по-рабочему. И чем-то очень доволен. Лицо так и сияло. Шапка была сдвинута на затылок.

— Ты что это, выпил, что ли? Али именинник?

— Куда там! Поздравь, браток, баба ко мне едет! На постоянное жительство… Жильё вот присматриваю.

— Какое жильё?

— Да вот это!

— Чего, чего? — поднялся Влас Милованов. — На чужой каравай…

Но он не окончил, прерванный громким смехом Никиты.

— Какой же он чужой! Да это наш, дурья твоя голова. Для нас это, для рабочих. Понятно? — И он указал на дома.