Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

Пришельцы, посовещавшись между собой, почесав спины и затылки, всей оравой кинулись дорогой назад.

Вскоре стало известно, что крестьяне трех волостей громят помещичьи имения и усадьбы.

Еще не смерклось как следует, а с усадьбой «Панской» уже было покончено. На месте белого, в колоннаде, двухэтажного дома осталась груда золы и мусора.

И тут же страх овладел селением. Сырые, мглистые сумерки точно говорили крестьянам:

— Не быть бы худу…

Крестьяне собирались кучками и тревожно шептались.

— Что власти-то скажут!

— Эх, если дорвется до нас Панский, — кто уцелеет?

— Ни пуха, ни пера не останется.

Находились люди, которым хорошо врезалось в память подавление крестьянских волнений в первую революцию.

Десять годков назад, как теперь помню, у отца этого Панского тоже усадьбу разнесли. Сидим по домам. Слышим, барабан гремит. Идет целый полк солдат — один в другого. Молодцы, как на подбор. А за ними везут воз палок да хворосту. Взяли нас всех, голубчиков, вывели к церкви, отсчитали десятых да на наших глазах без малого полета расстреляли. А остальных — и баб и мужиков — всем селом пороли. Да так наподдали, что которые и померли, а которые выжили.

— А потом налоги. И-и-и-и-и! На двор пятьдесят рублев — во! Двадцать ден на усадьбу работали, строили все хоромы, лес да камни бесплатно возили. Ну, денег не было, так которые и по миру пошли. Всю живность согнали помещики.

— Б-ы-ы-ы-ть худу! Ох, быть!

И только солдаты, неустанно сновавшие по селу, вносили в общее настроение бодрые ноты.

— Чего там… Ничего не будет!

— Были помещичьи права, да сплыли. А теперь права наши.

— Вот возьмем во всей России власть — тогда никто нам не указчик.

— За советы горой будем. А коли карать нас вздумают, так за себя постоим.

— Да уж надо постоять… Дела-а-а.

К утру выпал снег, ударил мороз.

Еле развиднелось, а у избы Хомутовых сновал уже народ в полушубках, армяках и валенках. Иные стояли кучками в пятьдесят человек и вели горячие споры о дележе помещичьей земли.

Вечерние страхи были уже забыты.

— Мне камни да болото.

— Да разве ж это земля — песок да пни. А Трифону-косому у самого села — чернозем не проковырнешь!

— А мне через полосу три надела. Что ж я прыгать с сохой через соседа буду?

— Хомутов Павел артель заводит. Землю усадебную берет. Сообща обрабатывать думает.

— Чудаки. Шесть семей, а соха одна.

— Это чтобы лучшую землицу взять — вот и артель.

— Брось бухтеть-то зря. Коли так нравится земля в усадьбе, ступай в артель.

— Не — не обманешь. Мы лучше по-старинке, как деды.

— Ну, и не мели.

А в избе Хомутовых, где заседала земельная комиссия, висел густой галдеж и шум.

— Мне давай, что у реки. За пасекой сам бери. Подавись!

— Павлуша! Разве ж можно. У меня семь ртов, а мне две десятины. Жукову — которому три десятины — разве порядок? — говорил сосед Хомутова Евлампий Сидоркин, козлобородый старик с синим носом.

— Ну, брат, ведь мы по-божески.

— Разве ж это по-божески! Креста на вас нет. Ироды.

Через минуту Павел, покрытый испариной и потом, видел перед самым носом своим кулаки Жукова, человека с вывороченными ноздрями.

— Ты что ж это… а! Сидоркину — чернозему, а мне, — пески. Вы что тут. Туды вашу… Господи.

Еще больше шума и ссор происходило при наделе землей соседних сел и деревень.

Делегаты из разных мест волости, несмотря на утро, уже изрядно подвыпившие, грозили разнести не только земельную комиссию, но и все на свете. При этом они ругались самыми крепкими словами.

— Что ж вы, разбойники! Дарьевским триста десятин да чернозем, а нам, петровским, камней сто десятин.

— Да народу же у вас меньше!

— Меньше… Туда тебя… А сто десятин поповской земли… Наш был поп, и земля, стало быть, наша. В бога… Прирежь землицы. А то, право, всем селом на вас выйдем.

Дарьевские негодовали на петровских, громя комиссию не менее крепкими словами.

К полудню у дома Хомутовых стояло уже несколько сот крестьян. Члены земельной комиссии, истерзанные, затурканные нападками и угрозами и возмущенные недоверием, два раза всем составом выбегали на крыльцо и просили:

— Товарищи… Нельзя же так. Нет нам доверяя. Переизберите. Не могем больше. Делите сами.

Но крестьяне в ответ только посмеивались да приговаривали:

— Работайте.

— Доверяем вам. Только по-божески делите.

— Сами делить начнем, то как бы не порешили друг друга.

Комиссия возвращалась в избу, и все начиналось сначала.