Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— И помещик убрал.

— Еще увезет. А хлеб-то наш.

— Это мы быстро. Завтра и решим.

— Чего завтра? Давайте нынча.

— Теперь нужно.

— Убежит еще… Пошли, православные.

— На усадьбу! На уса-адь-бу!

— И солдаты пусть с нами!

— Эй, Хомутов, пошли вместе.

— Хомутов, Пастухов, слезайте!

— Братцы, пошли… Чего там. О-го-го! Вот она, слабода!

Толпа быстро схлынула. У трибуны на темной площади осталось только с десяток солдат.

— Что ж, товарищи, — спросил Хомутов, — и нам, что ли?

— Да, нужно пойти. И винтовки взять бы. А то еще передерутся крестьяне.

— Или сопротивление будет, — добавил Пастухов.

Помещичья усадьба «Панская» находилась в пяти верстах от волостного села и, точно хищник, прятался в чаще векового парка. Белый, в колоннаде, помещичий дом стоял в центре большого замощенного двора и был опоясан ожерельем амбаров и кирпичных сараев. За домом приютились небольшие хатки, в которых проживали служащие и рабочие при конском заводе и молочной ферме.

В доме помещика стояла глухая тишина. Панский с женой и тремя гостями, только что отужинав, устроились в гостиной и за ломберным столом играли в карты.

Помещик Панский, высокий упитанный человек лет около пятидесяти, был одет в черный сюртучный костюм. Стриженая голова его и гладко выбритое лицо, украшенное орлиным носом, было выразительно, как у артиста. Под глазами у него шли двойные мешки. Лоб и щеки бороздили глубокие морщины, а на правой щеке темнел красный рубец.

Играли вяло, точно по обязанности.

— Банк пятьдесят. — Кто? — тянул каким-то вымученным бледным голосом Панский. — Вам, Андрей Алексеевич, на двадцать пять? Получите карту. Бито. С вас двадцать пять. У нас, господа, крестьяне волнуются. Правда, волостной комитет благоразумен и надежен. Но нужно быть… На сколько? На десять? Григорий Петрович, вот ваша карта.

…Нам, говорю, нужно быть настороже.

— Беру десять… Настороже, это верно, Глеб Евсеевич. Конечно, нужно быть готовыми ко всему.

— А что?

— В двух волостях нашей губернии крестьянский сброд, подогретый большевиками, разграбил шесть имений, а усадьбы сжег. Да, это ваша карта, Капитан Федулович. На тридцать?.. бито, с вас тридцать.

— Ну и что же крестьянам, Григорий Петрович?

— Ничего. Выслали карательный отряд, ну, сорок человек арестовали. Но разве ж это меры? То ли дело раньше. Тут, на месте, порка — кое-кого повесят — и острастка другим.

— Да, это безобразие… Власть совершенно неустойчива.

— Некрепкая власть. Вам банковать, Андрей Алексеевич. Я, конечно, со своей стороны меры принял. Кое-что реализовал, а деньги перевел в английский банк на текущий счет.

— А скот и фермы, Глеб Евсеевич?

— И насчет этого я спокоен. Заложил движимое, и недвижимое имущество в банк.

— Ну, тогда другое дело.

— Конечно. Но банку. Карта — мой банк. Григорий Петрович, банкуйте. В наше время иначе нельзя. Интересно, что сделали с государем. Ведь арестовали.

— Какой кошмар!

— Но верьте, будет царь. Я, как истиннорусский, глубоко верю, что придет опять время, и поверженное в грязь знамя монархизма снова взовьется над страной.

— Конечно… ваши тридцать — с вас сорок пять.

— Тогда за все, за все посчитаемся с господами крестьянами.

— Был в городе. Всюду нелепые красные тряпки, шум, грязь, болтовня. Омерзение охватывает. Откуда же все это? И кругом жиды — везде жиды и уголовники. Рожи нахальные… а солдатня… вот кого ненавижу от всей души. Как вспомню, так настроение портится. Лидочка, сыграй что-нибудь такое…

— Лидия Егоровна, мы просим.

— А не прекратить ли нам игру, господа? — спросил Панский.

— Конечно. Давайте помузицируем.

Полная, высокая женщина подошла в хозяину, шепнула ему что-то и, извинившись за «тет-а-тет», вышла в соседнюю комнату.

Послышались мелодичные звуки рояля.

— Кстати, господа, совет собачьих депутатов выдвигает требования свержения Временного правительства и безвозмездной передачи земли скотам-крестьянам.

— Нет, не допустим. Ни за что!

— Не допустить трудно. Вся наша надежда на союзников. Англия и Франция должны нам помочь — иначе гибель.

— Польский корпус считает своевременным самые жестокие меры.

— Да, на них нужно пойти.

— Но, господа, какой позор: армия, великая русская армия — за шпионов большевиков… и не хочет воевать!

— Проклятая революция, она всех разложила. Не на кого опереться. Нет возможности открытой вооруженной борьбы.