Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

«Должно, снесли на подтопку, не иначе. Лес помещичий, а у крестьян недохватка».

Войдя во двор, он по-хозяйски, заботливо закрыл за собой калитку, подпер ее камнем, который когда-то, еще в дни молодости, для этой цели притащил с реки. Попробовал щеколду двери. Дверь не поддавалась. — «Заперлись. А раньше не запирались».

Хомутов громко постучал кулаком в дверь. В избе послышался шум. Раскрылось оконце.

— Кого черти носят? Чего надо? Хочешь, дубиной попотчую, — грозно закричал знакомый Хомутову голос.

— Это я, брат — Тимофей. Открывай двери.

— Тимошка! Да неужто! Ах ты ж елки-палки!

Окно с шумом захлопнулось. В доме вспыхнул огонек и заструился из окон в сырую ночь.

Во двор выбежал человек.

— Здравствуй, Павел!

— Здорово, Тимоха! — Братья обнялись.

— Ну, идем в избу.

Изба все та же, даже скамьи и стол, все прежнее и стоит на старом месте.

— А где же Настюша? Где старики?

— Да ты садись, брат. Только не пугайся… Отец с маткой померши — царствие им небесное. А Настюша… Настюша…

Брат замолчал.

— Говори, Павел… Ну!

— А Настюша… есть нечего.

— Н-у-у-у!

— Гулять пошла.

— А, что?

— В городе пребывается.

— Где? Что ты, Павел… И как же допустил ты? Ах, брат, брат!

— Что, брат… Я, Тимоша, только вчера из тюрьмы вышел.

— Из тюрьмы… За что сидел?

— За что сидят-то! Не хотел с голоду помереть — вот и попался.

— Украл что?

— На помещика… С парнем одним тут… Деньги вез на станцию помещик. Панский наш. Да не вышло. Товарища — косого кузнеца, знаешь, подстрелил, а меня задержал и в тюрьму. Полгода просидел.

— Еэ-хх, — с болью вырвалось у Хомутова. — Лучше бы и домой я не вертался. Что делается-то! Да где же Настя? Как найти ее, голубку? Здорова как?

— Ничего… В больнице лежит… Болезнь дурная — нос провалился. Пропала баба. Да ты разденься, брат!

Хомутов сидел с поникшей на грудь головой и, казалось, не слушал брата.

— А мы там воевали, воевали. Повоевали и все провоевали. Защитнички! Дураки, ду-ра-ки! Да что же это? Настюша. Ай-яй-яй. Эх, брат… Лучше бы не говорил мне ты. Все нутро горит. А слез нету.

— Раздевайся, Тимоха. Слезами горю не помочь. Садись за стол, тут у меня бутыль самогона есть. Выпьешь, полегчает.

После третьего стакана вонючей водки развязался у Хомутова язык. Говорил он гневные слова, хмурил брови, грозил кулаком.

— Э-э-это так не пройдет им. За победу, проклятые… Черти… Из солдат есть кто на селе, Павлушка?

— Э, брат — много. А дезертиров еще того более.

— А большевики есть? Как крестьяне к ним?

— Хорошо. Тут, брат, каша такая, сам увидишь.

— Брат, а ты вор или честный?

— Эх, ведь из-за голоду пошел на это. На Настюшу посмотрю, посмотрю — прямо сохла баба. Разве я не понимаю! Ведь братьина жена. Только, я так думаю, теперь — не жить помещику. Земля и добро у них взяты и наши будут.

— Это ты правильно! Вот мы соберем солдат завтра да поговорим. Накось, выпей, Павлуша… Еэ-хх! Горе горькое!

Хомутов заплакал.

С утра Хомутов пошел по своим знакомым и родичам.

Как только мужики узнавали о том, что их односельчанин приехал делегатом с фронта посмотреть на их житье-бытье, так все село всполошилось сразу. За Хомутовым начали бегать, преследуя его по пятам. Каждый крестьянин и крестьянка старались выказать ему свои нужды и жалобы А нужд в деревне и несправедливостей было великое множество.

— Волостной комитет руку помещика тянет.

— Заставляет хлеб продавать за бесценок.

— Совсем заели налогами.

— Начальство пристает к девкам и бабам, грозится мужикам.

— Кулаки сидят в волости — правят, прячут сынов своих, а наших детей, бедноты — на фронт шлют.

— Волостной милиционер — бывший жандарм.

— Все грозит царем, взятки берет.

— Помещик не дает землю ни за выкуп, ни в аренду.

— Не желает продавать лес.

— А поп-то как обирает. Не то чтоб без денег, а и за деньги наши, крестьянские копеечки, ни хоронить, на крестить, ни венчать.

Слушал все эти жалобы Хомутов, возмущался, но держал себя спокойно.

— Ничего, братцы, — говорил он в сотый раз. — За большевиками пойдем, лучше жить станем. Вот созовем волостной сход, да и поговорим по душам.

Но не только жалобами засыпали его односельчане. Тысячи вопросов сыпались отовсюду, и только на сотую долю их Хомутов отвечал, как умел.

— Верно, что Ленин — шпион немецкий?

— А скоро ли войне конец?

— Будут землю давать крестьянам али нет?