Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

Но самое основное было то, о чем девушка не сказала ему ни слова, но что почувствовал он всем своим сердцем. Он нравился ей, — вот что закружило голову Щеткина радостью.

— Варюша, — сказал он, когда они подошли к ревкому. — А как мое обличие… Гм… Ничего?..

— Хорошее обличие, — просто ответила девушка, прямо взглянув в глаза ему.

— И ты мне нравишься… Варя.

— Вы просто так, шутите, — заявила девушка и неожиданно добавила: — А я к вам ведь по делу пришла.

— По какому делу?

— У вас квартиры нет. Один. Идите к нам жить. Хоть комната одна, да чулан еще есть. Плохо, да лучше, чем нигде.

— А как же мамаша?

— Она рада будет. Я рассказала ей вчера про ваши подвиги. Вот она и послала меня. Иди, говорит, проси — если он бездомный. Такого героя всегда приятно уважить.

— Ну, уж и героя, — закраснелся Щеткин. — Так вы в общежитии живете при фабрике?

— Да, приезжайте, товарищ Щеткин.

— Зови меня Петром, чего там величать каждый раз. Да что за выканье — не господа.

— Согласна. Так ты, Петя, приходи. Я приготовлю тебе все. И в баню сходить можно. У нас есть. И белье отцовское осталось.

— А что старик-то?

— Три года как умер.

— Ага. Ладно. Ну, я в ревком, Варюша.

— Так ждать, что ли?

— Жди. Приду непременно.

Они крепко пожали друг другу руки и, улыбаясь, разошлись в разные стороны.

«Во имя божие всероссийский священный собор призывает сражающихся между собой дорогих наших братьев и детей воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани.

Священный собор от лица нашей дорогой православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побежденных.

Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всем нам в нем святынь, разрушения которых и поругания русский народ никогда и никому не простит, священный собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу.

— нараспев читал Кворцов, когда Щеткин вошел в кабинет членов ревкома.

— А, Щеткин. Здравствуй, брат. Уже выздоровел? Ну, и живуч же ты. А нам попы грозить начинают. Видишь, так и написано: «Русский народ никогда не простит». Читай — попы не простят.

— Черт патлатые. Наплевать!

— Вот именно. Заметь себе, когда исход боя еще не был предрешен, сидели себе святые отцы и ни гу-гу. Как только мы победили, так сразу же они вспомнили заповедь «не убий».

— Что, разве сдались юнкера?

— Капитулировали в городской думе, подписали условия сдачи.

— Какие же условия?

Просят не мстить, не арестовывать и позволить им выехать из Москвы.

— Ну и что же?

— Мы согласились. Мстить мы не хотим; достаточно, что показали им нашу пролетарскую силу. Теперь надолго хвост подожмут. А здесь они нам не нужны.

— Вредить не будут ли?

— Дают обещание не восставать против советов и подчиниться нашей власти.

— А по-моему, все бы арестовать лучше.

— Видишь ли… — начал Кворцов, но мысль не закончил. В кабинет вошел рабочегвардеец.

— Товарищ Кворцов, — громко сказал он. — Там опять меньшевики пришли.

— Фу, чорт, не пускай. Надоели. Мы сейчас в Кремль поедем. Потом мне на заседание Московского комитета нужно. Понимаешь, Щеткин, ходят эти шкуры соглашательские и ноют все насчет насилия над пролетариатом.

— Это что же, юнкера, по-ихнему, пролетариат?

— Вот именно. И затем насчет крови распинаются. Все кричат, что братскую кровь проливаем, что революция должна быть бескровной. Тычат в пример февральскую революцию. А сами, олухи, не знают будто, что бескровных революций быть не может. Даже в феврале погибло по приблизительным подсчетам тысяча пятьсот человек.

— Известно, предатели.

— В пятом году, когда революция была разгромлена, они не нашли ничего хуже, как надругаться над павшими рабочими-революционерами. Устами своего вождя Плеханова они заявили, что «не надо было браться за оружие». И теперь, когда трупы пролетарских бойцов не успели еще остыть, как они, встав на сторону юнкеров, помещиков и капиталистов, хотят заплевать нашу революцию криками о насилии, о братской крови и другом.

— Чего с ними церемониться. В тюрьму их, и весь разговор.

— Нет, так нельзя, Щеткин. Мы совершили революцию, семь дней непрерывно сражались не затем, чтобы пачкать кровь борцов кровью наших врагов. Враги нам теперь не страшны. Мы победили не для того, чтобы мстить, а чтобы переделать весь мир, чтобы…

Вошел другой рабочий и сказал: