Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

Вот женщина, распластавшись и раскинув руки, лежит устремив глаза к небесам, словно моля их об отмщении, а рядом, прижавшись к ней, синеватое тельце годовалого ребенка с размозженным черепом и ручонкой, крепко зажавшей клок материнских волос.

К яме подошел Хайн и, поглядев вниз, свистнул. Генерал-полковник закатил ему пощечину и яростным шепотом добавил:

— Завтра утром — в штрафную роту! Распорядитесь, Адам.

Хайн, схватившись за щеку, охнул. Удовлетворенно хрюкнул стоявший на противоположном краю ямы Шмидт. Старик не подошел к яме — сколько видел он их! Сколько ям пришлось рыть ему и хоронить убитых или повешенных в комендатуре! Вон тот толстый сукин сын выгонял старика из землянки, совал ему в руки кирку, вел куда-то и приказывал рыть. Однажды кто-то из тех, кого послали рыть ямы, сказал, косясь на коменданта:

— Скотина.

— Скотина? Да разве скот позволит себе такое, что делает этот сукин сын, — ответил тогда старик.

Командующий, вспомнив, что здесь присутствует свидетель его справедливости, медленно снял шапку и постоял несколько минут молча над ямой.

— Сколько там людей? — спросил он потом.

— Кто же знает, эччеленца?

— Должен знать штандартенфюрер СС. Комендант, подойдите!

Комендант, помедлив, поднялся и подошел к командующему, лицо которого застыло, как лица трупов, что были там, в яме.

— Сколько их в яме?

— Н-не знаю. — Дрожь проняла коменданта от мертвенного взгляда генерал-полковника.

— Но ведь вы убивали, вешали и терзали этих людей и детей, мерзавец! — во всю силу легких выкрикнул генерал-полковник. — Переведите старику, Адам! Вот этот губил невинных русских людей, и он понесет ответ.

Адам перевел. Старик усмехнулся.

— Да все вы виноваты, — отмахнулся он. — Что этот, что тот. Один в одного.

Этих слов Адам не перевел. Он не хотел вконец портить настроение шефу.

— Рыть глубже, что ли? — недовольно буркнул один из саперов, берясь за кирку.

— Не надо, — остановил его Шмидт.

— Сколько здесь? — повторил генерал-полковник голосом ровным и скучным.

— С полтыщи наберется, — сказал старик.

— Что он говорит, Адам?

— Около пятисот человек, эччеленца.

— Прошу вас ответить, господин штандартенфюрер, сколько тут евреев, коммунистов и комиссаров? Быть может, эта женщина — комиссар? Или вот тот ребенок был коммунистом?

Комендант молчал.

— Хайн, маузер!

— Хайн трясущимися руками вытащил маузер из кобуры и передал генерал-полковнику.

— Адам! Когда этот человек будет мертв, вы поставите его труп в центре города, на шею повесите извещение, что он расстрелян за злодейскую расправу над мирными русскими людьми.

— Слушаюсь, эччеленца. — Голос Адама сорвался.

— Господин… генерал-полковник… — начал Шмидт.

— Молчать, — сквозь зубы проговорил генерал-полковник. — Комендант, что бы вы хотели сказать на краю могилы?

— Что вы ответите за мою смерть. Что вы р-разделите со мной ответ на том свете, в-вернее всего, перед сатаной. Что я с радостью прыгну в эту яму, будучи счастливым, что на м-моей душе по м-меньшей мере д-двести тысяч душ этой падали.

Генерал-полковник сказал:

— Стойте прямо и глядите мне в глаза. Я хочу видеть, как умеют умирать лучшие люди германской расы. И когда ваша душа, комендант, если, разумеется, она есть у вас, вознесется к сатане, скажите ему, что вы достойны занять первенствующее положение среди самых отъявленных негодяев, попавших в ад.

Генерал-полковник поднял маузер. Штандартенфюрер СС закрыл лицо ладонями. Сквозь пальцы струился пот. Шмидт, Хайн и Адам отвернулись. Саперы курили. Попыхивал сигарой старик. Грохали и грохали орудия и несли из-за Волги смерть и разрушения.

«Кого я хочу убить? — молнией пронеслась мысль в голове генерал-полковника. — И зачем мне убивать его? Мертвые молчат. А этот должен жить, попасть к русским в плен, уж об этом-то я позабочусь… И пусть там ответит за эти ямы!»

Выстрела, ожидаемого всеми, не последовало: Паулюс опустил маузер.

— Нет, — заговорил он. — Нет, для вас это будет слишком легкий расчет. Сначала вы дадите ответ людям, комендант. Адам! Скажите старику, что этот человек, — командующий кивнул в сторону коменданта, рухнувшего на насыпь у ямы, — достоин лютой казни. Да, я приказывал и приказываю убивать вооруженных русских, равно как и они убивали и убивают нас. Но я не приказывал пытать, вешать и стрелять мирных людей. Однако я не могу молить бога и людей простить мои прегрешения, совершенные ведением или неведением, — продолжал генерал-полковник. — Я должен был знать, что делается рядом со мной и за моей спиной. Я не знал, точнее, знал не все. Итак, если мне не суждена смерть от русской пули или бомбы, я и этот мерзавец и еще кое-кто из стоящих рядом со мной ответят перед судом людей. Это слабое утешение для старика, потерявшего сыновей, но чем иным я могу помочь его горю?