Михаил Щукин - Имя для сына

— Давай. Один ум хорошо, а два сапога — пара… шучу-шучу.

Андрей коротко, без эмоций рассказал о том, что он задумал: написать статью о Козырине. Рассказать о нем как о социальном типе, вывернуть его наизнанку. Не об отдельных недостатках в работе вести речь, как это было раньше, а об образе всей его жизни.

Савватеев внимательно слушал, приглаживал руками седые волосы, ожесточенно тер плохо выбритый подбородок — он словно боялся просидеть в бездействии хотя бы минуту.

Когда Андрей замолчал, Савватеев стукнул обоими кулаками по коленям и не удержался, воскликнул:

— Ай, молодец! Светлая у тебя голова! У нас такого не было! Это лучше всяких там… Только… Подумал-то хорошо, запалу хватит? Пупок не развяжется?

— Хватит! — повеселел Андрей. — Хватит, Павел Павлович.

Они просидели в садике, обсуждая все в деталях, до позднего вечера.

Возвращаясь домой, Андрей шел по центральной улице, почти пустой в это время. На танцплощадке бухал оркестр, и буханья его звучали точно в такт шагам Андрея. Звучали и, постепенно отдаляясь, затихали. Вдруг Андрея будто толкнули в спину, он оглянулся — улица была пуста. Пошел дальше, и тут ему показалось, что сзади кто-то смотрит на него. Он почти физически ощутимо чувствовал чей-то взгляд, чьи-то выжидающие глаза. Не мог только пока понять — чьи? Но смотрели, с вопросом и ожиданием.

Несколько дней Андрей приходил на работу часа на два раньше. До обеда успевал написать все, что нужно было сдать в следующий номер. Нина Сергеевна только всплескивала руками.

— Андрюшенька! Ты не иначе как на двухсменку перешел!

И беспрекословно отпускала его после обеда. Андрей или уезжал в район, или оставался в поселке. Он ходил от одного жителя к другому, спрашивал, слушал ответы, если они были, — некоторые люди, только узнав, о чем идет речь, сразу замолкали, будто становились немыми. Но были и другие. Они смотрели ему прямо в лицо и говорили без утайки. Чем больше Андрей слушал таких людей, тем яснее перед ним вырисовывалось истинное лицо Петра Сергеевича Козырина. Не того, которого он видел в кабинете или встречал иногда на совещаниях, а другого, хитрого, изворотливого, умело сплетающего невидную, но очень крепкую паутину. В нее попадали самые разные люди. Не было только тех, кто не нужен Козырину. Неясным поначалу оставалось одно — благодаря кому или чему на такую вершину поднялся Козырин? Но вставал один факт, за ним другой, и они неизменно указывали на конкретного человека. Однако Андрей боялся верить этим фактам — такими дикими они казались. И, не поверив до конца им, а точнее — самому себе, он отодвинул все эти факты в сторону, потому что как-то нелепо было видеть в своей записной книжке рядом с фамилией Козырина фамилию Воронихина.

Голос Мартыновой, директора универмага, был неузнаваем:

— Беда! Петр Сергеич, беда!

— Замолчи.

— Беда, Петр Сергеич!

— Я кому сказал — замолчи. Замолчи и положи трубку. Иди ко мне и приведи себя в порядок.

Всхлип, швырканье размокшего носа и короткие, режущие слух телефонные гудки.

Козырин бросил трубку, достал чистый, аккуратно отглаженный носовой платок и брезгливо, старательно вытер руки, каждый палец отдельно, словно залез ими во что-то грязное и вонючее. Он всегда испытывал почти физическую брезгливость, если люди, с которыми ему приходилось иметь дело, теряли голову начинали хлюпать носом и в конце концов впадали в истерику. Сам Козырин в любых случаях оставался внешне невозмутимым, а думал хладнокровно и расчетливо. Наведя порядок на своем большом рабочем столе, он щелкнул кнопкой селектора:

— Катя, со мной никого не соединяй и никого не впускай, кроме Мартыновой. Поняла?

Пока вытирал руки, складывал бумаги и отдавал указание секретарше, успел прикинуть добрый десяток всяких вариантов. И все были неплохи. Но нужно еще знать главное — чем вызван заполошный звонок? «Не будем торопиться, подождем».

В настежь распахнутое окно залетал ветерок, пахнущий отцветающей сиренью, шевелил длинную белую занавеску, она покачивалась и упруго выгибалась, легко, едва ощутимо касаясь лица Козырина. Он смотрел через занавеску на центральную крутояровскую улицу и ждал, когда на узком тротуарчике, обсаженном с обеих сторон тополями, появится высокая стройная фигура директора универмага Мартыновой. Вот сейчас она величаво выплывет из-за дальнего тополя и, твердо, решительно шагая, так, что стук каблуков по асфальту услышится даже здесь, в кабинете, пройдет мимо раскрытого настежь окна, торжественно пронесет горделиво поднятую голову с высокой прической. Козырин приготовился увидеть знакомую картину, но, когда показалась Мартынова, он вздрогнул от удивления. Мартынова почти бежала, то и дело оглядываясь назад, прическа сбилась набок, а под глазами темнели разводы подмокшей туши.