Долго не мог уснуть Леон. Он слышал, как мать часто будила отца, шепотом выговаривала ему:
— Это ж срамота, Сысоич, как расхрапелся! Илюшу разбудишь. Повернись.
— Здорово рази? Фу-у, грех какой навязался! — также шепотом отвечал Игнат Сысоич и поворачивался на другую сторону, но через минуту опять храпел.
И еще одно удерживало Леона в хуторе: Алена. С детства они росли на глазах друг у друга, и Леон в уме спрашивал: «Как же так: уехать, бросить и все кончить?» А какой-то голос шептал: «У нее хорошее приданое. На худой конец, если отец ничего не даст, она раздобудет денег у матери, у Яшки, и — кто знает! Быть может, и ты забудешь горе и выбьешься в люди тут, в хуторе».
Утром следующего дня Чургин уехал. Леон так ничего и не сказал ему о своих намерениях.
Дыхание осени с каждым днем чувствовалось все больше. Желтели в садах деревья, собирались в степи птицы и готовились к отлету в теплые края, опустели гусиные стойла на речке, и на их месте белел лишь пух. Только на левадах было еще людно: хуторяне копали картошку, собирали терн, бродили в воде, серпами валили камыш и раскладывали его на берегу, а чуть смеркалось — на себе волокли его в хутор, и кундрючевские улицы наполнялись мерным шелестом.
Ребятишки за спинами хуторянок выдергивали из связок длинные тростины, седлали их верхом и бегали по дороге, пыля темнорыжими камышовыми макушками.
В старой клуне за амбаром Марья вязала лук. Выбирая хвостатые луковицы, она искусно переплетала их осокой, потом добавляла новые и, сделав венок, складывала в стороне.
Игнат Сысоич хотел ей помочь. Подойдя к клуне, он остановился. Мелодичным, мягким голосом Марья пела старинную песню:
Ой, да из-за леса, из-за туч вылетали гуси,
Ой, да то не гуси были и не серы,
То лета молодые мои возлетели.
Да прошли лета мои, прошли-пролетели,
Ой, да пролетели и больше не вернутся.
Да сделайте ж, братья, кони вороные,
Ой, да догоните, заверните лета молодые…
Игнату Сысоичу немного взгрустнулось. Вспомнились далекие годы, нужда, тяжкая батрацкая работа по соседним хуторам и темные безрадостные дни молодости, как истомленные гуси, проплыли в памяти недружной, горькой чередой. Игнат Сысоич смахнул слезу. Обидно было, что так скоро наступает старость и так мало утешений досталось ему в жизни. Медленно войдя в клуню, он сел рядом с Марьей и молча стал вязать лук.
— Брось, мать, песню эту: за душу берет, — попросил он.
Марья перестала петь, сказала с грустью в голосе:
— Только нашего и осталось, Сысоич, что песни. Прошли наши годочки, пролетели, а вспомнить и нечего. — И, желая подбодрить его, добавила: — Не горюй, Сысоич, как ни жили, а прожили. Дай бог детям нашим получше пожить.
Выбрав себе с десяток луковиц побольше, Игнат Сысоич принялся делать венок. Сегодня он говорил с Леоном о предложении Чургина, но Леон ничего определенного ему не сказал. Игнат Сысоич и так, и этак подъезжал к нему, стараясь выведать его намерения, но Леон твердил, что из хутора никуда не пойдет. Однако именно этому и не верил Игнат Сысоич.
— А если не пойдешь, так нечего и нос вешать… Как-нибудь проживем, с голоду не подохнем, — сердито сказал он, и опять Леон только досадливо отмахнулся:
— Не спрашивайте, батя. У меня на душе такое, что и сам на себя смотреть не хочу, а не только разговаривать.
Игнат Сысоич призадумался: не иначе, как в Аленке все дело. Приход в семью такой невестки означал прибавление в хозяйстве пары быков, хорошей коровы, овец, а то и лошади, и рублей пятисот денег, тогда как уход Леона на шахту лишал Игната Сысоич. а добрых рабочих рук и грозил вконец разорить хозяйство. А ему хотелось, чтобы сын устроился в жизни и не корил бы потом, что он, отец, не помог ему или мешал его счастью. И он решил посоветоваться с Марьей.
— Я вот о чем хочу перетолковать с тобой, мать, — озабоченно начал он. — Надо, кажись, сватов засылать к людям. Гляди, может обернется судьба и посчастливится хоть одному Дорохову… Как ты думаешь?
Марья, бросив на мужа лукавый взгляд, спросила:
— А с чего это ты затеял, мне бы хотелось знать? Он тебе говорил, Левка, что ли?
— Молчит, все книжки читает, какие Аксюта дала. А что от них? Мы не худо ему сделаем. Приданое, может, взять доведется какое, деньжат там или как, а тогда и шахта ему без надобности и книжки. От злости он сидит возле них, право слово.
Марье было ясно, куда клонит Игнат Сысоич, и в душе ей искренне хотелось засватать Алену Загорулькину. Но она не верила в эту возможность, да без согласия Леона и не хотела начинать такое важное дело. А если у него есть свои планы? Может, он хочет прежде устроиться на шахте, а потом уж пытать счастья у Загорулькиных? А может, уедет в город, к Оксане, и там определится? И она мягко возразила:
Читать дальше